Наталья Якобсон - Изувеченный [litres с оптимизированной обложкой]

Клер раскрыла первые страницы. Они оказались довольно ветхими и потрепанными. Форзац и фронтиспис были испещрены какими-то значками и пометками. На первой странице изображалось нарисованное от руки родовое древо. О, кажется, она столкнулась с генеалогией. Клер капризно надула губы. Но вот она заметила, что почти все имена на родовом древе кем-то перечеркнуты. Дальше нарисованы кресты и знаки, как на могилах. А еще дальше несколько страниц были вырваны. Остались рваные края и обрывок закладки. Клер смотрела на символы, значения которых не понимала, но они казались ей смутно знакомыми. А вот и чья-то печать, даже есть инициалы. А дальше и выписанное имя – Донатьен де Франко. Знакомое имя. Она слышала это имя во снах. За ним шли страницы, испещренные мелким каллиграфическим почерком. Многое из написанного разобрать можно было разве только под лупой, да и то только с помощью переводчика. Клер догадалась, что перед ней смесь из разных языков, большинство которых она не знала. Меж абзацами текста встречались схематичные абстрактные рисунки, выполненные все так же чернилами от руки. Клер долго разглядывала их, силясь припомнить, где раньше она уже это видела.

Они выглядели такими простыми и знакомыми, но вспомнить было так сложно. Она тщетно напрягала мозг. Между нею и воспоминаниями стояла какая-то нерушимая преграда, и сознание болезненно билось об нее, прорываясь назад. Клер тяжело дышала, она водила пальцами по строчкам.

Чернила давно высохли и выцвели, но кое-что еще можно было разобрать. Здесь были символы, знаки, чуть ли не иероглифы. Какой-то шифр или тайнопись сочетались со смесью из самых разных языков. Какие-то из них Клер знала, какие-то нет. Вот это похоже на итальянский. Похоже ли? Клер вспомнила про одну уловку средневековых итальянцев, о которой прочла где-то очень давно, когда пишущий использовал зеркало, чтобы текст выходил, как в отражении справа налево, а не слева направо, как это обычно положено. Такой текст и прочесть можно было только в отражении, приставив к нему зеркальце. Иначе знакомые буквы казались непонятными.

Клер хотела уже достать зеркальце из ящика в туалетном столике, но перевернула страницу и увидела более-менее понятный текст. А еще знакомое имя.

Корделия!

Что-то легко поддалось в сознании, как будто в заржавевший замок наконец вставили ключ и он поддался. Будто качнулась на волнах венецианская гондола. Будто девушка в старинном платье обернулась и сняла золоченую маску, а под ней Клер увидела лицо, подобное своему.

Текст написал мужчина, и слова ей были смутно знакомы. Как и дата. Венеция 1572 г. Вечер перед Жирным Вторником. Вечер Карнавала.

«Говорят, у каждого свой крест. Корделия – мой крест. Странно, как святая может погубить дьявола, при этом не приложив никаких усилий. На улицах Венеции все носят карнавальные маски. Корделии она не нужна. Ее святость сама по себе является маской, за которой лишь пустота. Чем же она меня покорила? Это загадка. Чем пустая оболочка белизны может прельстить черноту? Чего я хочу от нее? Я следую за ней, как раб. Она меня пленила. Я знаю, что однажды она погубит меня. Святая и смертоносная. Награда и смерть для демона.

Карты, ритуалы, руны, гадалки, даже мавр – все твердят об опасности, исходящей от нее. Должна ли святость быть такой опасной? В моих видениях Корделия снимает золотую маску и смотрит на меня обвиняющим взглядом холодного небесного создания. Я знаю, как они опасны, небесные создания, и все равно люблю ее».

Клер прекратила читать. И вспомнила собственное изречение: «Когда видишь ангела, никогда не следует забывать о том, что сатана тоже был ангелом».

А что, если это не ее личное изречение? Что, если кто-то однажды уже говорил ей эти слова? Вернее, шептал на ухо, как предостережение. Когда-то давным-давно.

И эти слова звучали через столетия.

Клер снова бросила взгляд на строчки.

«Мог ли ангел спуститься с небес в поисках мести мне и притвориться венецианкой? Заказать себе маску из папье-маше и сусального золота. Изобразить холодность и набожность.

Ангелы холодны и опасны. Они бы уничтожили меня, если б могли. Но они бессильны.

Корделия способна погубить меня. Я знаю. Она медлит не потому, что у нее не хватает для этого сил. Бесчувственное холодное небесное существо внутри нее ждет, когда стрелки часов достигнут рокового момента».

Клер задела рукой часы на каминной полке. Стекло на циферблате лопнуло. Острые осколки крошевом посыпались на ковер. Клер хотела поправить то, что осталось, но сделала только хуже. Часы упали на пол, прямо к ее ногам. Дорогая вещь рассыпалась на винтики, пружинки и шестеренки. Разве когда-то это были часы?! Клер удрученно смотрела на горку щепок и осколков. А ведь разбитый предмет был ценным и старинным. Однако Клер даже не ощутила сожаления. Разбились будто и не часы, разбилось время, разделявшее ее и Донатьена.

Да, она помнила это имя! Красивое имя, чувственные слова. Изящные вещи, деньги на которые тратились с расточительностью и которые так легко сломать, но о которых потом никто не жалел, потому что в палаццо де Франко их было слишком много и все время прибывали новые. То была роскошь, и венецианские зеркала с золочеными рамами бесконечно приумножали ее в своих отражениях.

Клер помнила молодого мужчину, похожего на Лестата де Лионкура из вампирских хроник Анны Райс. Только еще более прекрасного.

А еще Клер помнила слова мясника, которые гулким эхом звучали у нее в голове: «Приходи, когда проголодаешься».

Что он имел в виду? Клер заметила свою кровь на осколках, и ей захотелось вдруг слизать ее. Она поднесла к губам собственные пальцы, и, кажется, что-то шевельнулось в зеркале на стене. Какая-то тень или живое существо? Странно, как мелькнувшие отражения или тени способны производить впечатление живых существ, обитающих в зеркале.

Клер начала бояться зеркал и того, что жило в них. Точнее, только одного существа, застрявшего в зазеркалье. Оно ее звало.

Но не сейчас. Сейчас она была одна.

Клер все-таки достала ручное зеркальце и начала бесцельно прислонять его к страницам, к одной за другой. Вдруг где-то обнаружится знакомый ей зеркальный шифр. И она его обнаружила. Только прочтенные фразы показались ей абсолютно бессмысленными.

«Жизнь после смерти».

«Холодные бездушные ангелы».

«Люцифер был самым прекрасным ангелом».

«Люцифер смотрит на меня из зеркала».

«Я – Люцифер».

А где же подпись Донатьена? Он не подписывался даже инициалами, но имя Корделии встречалось слишком часто. Оно скользило, как призрак, из страницы в страницу. Швея! Кружевница! Возлюбленная! Ангел в маске и без! Гибель! Венецианка!

Клер задумчиво водила пальцами по фразам. Наброски самых разных масок и эмблем испещряли поля. Клер безошибочно определяла зарисовки разных созвездий – видимо, составитель не раз разглядывал их в телескоп. Небесные светила часто принимали какие-то странные очертания. Так, рисунки Солнца и Луны были слиты между собой, словно в мезальянсе. Или такой значок имел какой-то особый смысл.