Александр Варго - Ненужные [сборник, litres]

– Хороша, что тут скажешь… – протянул Эдик, перехватив направленный на соблазнительную девичью фигуру взгляд приятеля. – Неужели твоя?

– Бесхозная, судя по всему, – хмыкнул Игорь.

– Так почему не оприходуешь? – подмигнул ему Эдик.

– У меня есть кого оприходовать.

– Ясно, вопрос снимается, – кивнул парень. – А как вообще дела?

– Да так… без перемен. – Игорь действительно не знал, что ответить на этот вопрос. Какие изменения в жизни могут произойти у одинокого, бедного холостяка? Глупо надеяться на нечто большее, чем тот минимум возможностей, что предоставляется всем и каждому с момента рождения. Мечтать о несбыточном – значит, бессмысленно тратить время и нервы, это он давно и прочно осознал.

– Мы ждем перемен… – проговорил Эдик, пиная носком ботинка асфальтовую крошку. – Какие планы на выходные?

– Сговорились вы все, что ли? – Игорь неприязненно скривился. – Нет у меня никаких планов! Нет и не будет.

– Составил бы тебе компанию, но жена запрягла везти ее с детьми на дачу, – Эдика, похоже, немного смутил прохладный тон приятеля, – так что извиняй… Кстати, я в отпуске, можем на недельке пересечься, если ты не против.

– Давай, заходи на огонек, – согласился Игорь без малейшего энтузиазма. Эдик пожал ему руку и поспешил к своей благоверной, оставив товарища одиноко сидеть на пустой скамейке.

Солнце припекало все сильнее, полуденные лучи раскаленными спицами проникали под кожу и волнами расходились по всему телу, медленно поджаривая его изнутри. Игорь опустил полупустую бутылку в пакет, поднявшись на ноги. Ему больше не хотелось сидеть здесь, на виду у всего дома, и сталкиваться с довольными, благодушными знакомыми, не хотелось разглядывать собственное отражение в их глазах – отражение неудачника, слабака, побитой жизнью собаки. Тяжело ступая, он вошел в полутемный подъезд – среднего роста мужчина, чуть сутулящийся, с опущенными плечами. Его так сильно тошнило от собственной ущербности, что в порыве едва сдерживаемой злости Игорь залепил себе звонкую пощечину. Влажный шлепок раскатился по лестничной клетке, на коже вспыхнуло красное пятно. Однако боль не сумела отвлечь его от самоуничижения. Поднявшись на третий этаж, Игорь трясущимися руками достал ключ и отпер дверь квартиры. Ему срочно нужно было спустить пар.

Пройдя в прихожую, он запер дверь на замок и цепочку, а после еще задвинул щеколду. Игорю всегда нравилось выражение «мой дом – моя крепость». Будь у него деньги, он бы и жил в такой крепости: двухметровый забор со спиралями колючей проволоки, стальные жалюзи на окнах, сенсорные замки, реагирующие лишь на прикосновение хозяина, и огромный подвал-лабиринт, где можно спрятать что угодно. Или кого угодно.

Пинком отбросив в угол ворох окровавленной одежды, Игорь прошел на кухню и опустил пакет на стол.

– Милая, я дома! – громко объявил он. В ответ из крохотного чулана рядом с санузлом раздались сдавленные всхлипы, переходящие в надрывный плач. Эти звуки сразу же успокоили его, наполнив предвкушением удовольствия. Здесь, в своем логове, надежно укрывшись от внешнего мира, он начинал ощущать себя совершенно иначе: откуда-то пришла непоколебимая уверенность в собственных силах, понимание своей особой природы, отличной от большинства окружающего его повсюду человеческого планктона. Эти травоядные ничтожества нутром чуяли его истинную суть, его кровожадную хищную натуру, и потому отталкивали, унижали, не давая занять достойное его уникальных талантов место. Они постоянно спихивали его вниз, на самое дно, где приходилось сосуществовать с отребьем, которое Игорь ненавидел. За всю жизнь никто и никогда не оценил его по достоинству, включая мать и ныне покойного отца. С самого детства он получал только подзатыльники и затрещины, сыпавшиеся на него как из рога изобилия. Поначалу люди отвергали его, а после он и сам начал их сторониться. Игорь давно понял, что все, с кем ему приходится общаться, втайне презирают его, гадливо морщась за спиной, точно у него на лбу выжжено клеймо прокаженного. Изменить ситуацию он не мог, понимая, что этот коллективный заговор невозможно разрушить – не существовало одного-единственного зачинщика, виновно было само общество. Ошибка пряталась где-то глубоко в программном коде его судьбы, закравшись туда в момент рождения, но найти ее не представлялось никакой возможности. Это была деформация кармы, щербатый оскал Немезиды, неправедное воздаяние – назвать можно было как угодно, суть оставалась неизменной.

Налив себе пива в стакан, Игорь прошел в комнату и уселся на разложенный диван, откинув ворох смятых вонючих простынь. Их покрывали темно-коричневые запекшиеся разводы. Приподняв одеяло, Игорь уставился на то, что когда-то было молодой женщиной – выпотрошенный, освежеванный труп с бесформенной мясной кашей на месте лица. Он прекрасно помнил, как познакомился с ней на остановке и пригласил к себе, пообещав вино и музыку. Явно не тяжелого поведения девушка не заставила долго себя уговаривать. Они приехали к Игорю домой, и, когда за их спинами захлопнулась дверь квартиры, началось «веселье». Сначала он осторожно придушил ее – не до смерти, только чтобы потеряла сознание. Потом связал и, дождавшись, пока она придет в себя, прибил ее ладони гвоздями к столешнице. Девушка кричала так громко, что даже заклеивавший рот скотч почти не заглушал крика. Игорь подумывал, не отрезать ли ей язык, но вовремя вспомнил, что тогда жертва быстро истечет кровью – а ему очень уж хотелось растянуть удовольствие. И он отрубил ей два пальца на правой руке, он вообще любил начинать с рук. После поджарил их на сковородке с яичницей и перьями лука, обглодав прямо на ее глазах. Раны пришлось прижечь паяльником, от этого по всей квартире разнесся запах горелого мяса. Девушка опять потеряла сознание, но пришла в себя с диким воплем, когда Игорь опустил ее ноги в таз с кипятком. И все это продолжалось долго, бесконечно долго…

Веселье закончилось после того, как жертва окончательно перестала реагировать на любые воздействия, впав в состояние комы. Раздосадованный пассивностью своей живой игрушки, Игорь в приступе ярости проломил ей голову молотком и превратил лицо в месиво из костей и лоскутов плоти. Впрочем, к тому моменту назвать лицом это уже было затруднительно – нос с ушами Игорь отрезал и съел гораздо раньше, собираясь на днях вплотную заняться щеками. Теперь придется отрезать куски от трупа, что Игоря сильно огорчило – поедать части еще живого тела ему нравилось гораздо больше.

Ту, что сейчас стенала в чулане, он встретил в глухой части Андреевского парка – «Бермудского квадрата», как его называли патрульные наряды милиции. В одиночестве она примостилась на скамье возле остова разрушенной статуи и пила джин-тоник, явно никуда не торопясь. Из завязавшейся беседы Игорь узнал, что живущая вместе с ней мать с утра закатила грандиозный скандал и пообещала выгнать дочь на улицу, если она еще раз приведет ночью домой своего пьяного хахаля. Посочувствовав собеседнице, он предложил ей продолжить разговор в более подходящей обстановке за бокалом чего-нибудь покрепче. Он так вежливо скалился и пытался быть обаятельным, что расслабленная тоником девушка в конце концов согласилась. Игорь тогда пожалел, что нельзя покончить с ней прямо здесь и сейчас – уж очень ему нравилась томная, густая атмосфера парков и лесопосадок с их вкрадчивыми тенями, ползущими по земле, тихим загробным шелестом листвы, молчаливым одобрением глядящих на него из тьмы древесных стволов. Еще он любил полузаброшенные сельские кладбища, засохшими струпьями лежащие посреди черных, набрякших дождевой влагой октябрьских полей. Однажды он хорошо потрудился на одном из таких – поздней осенью, накануне своего дня рождения, выпив предварительно купленную в сельском магазине бутылку паршивой водки. Он набросился на женщину сзади и резал, резал до тех пор, пока в паху не разлилось и судорожными толчками вытекло наружу знакомое тепло, и только потом он в приступе сумасшедшей, необузданной радости начал извиваться в корчах на земле, прыгать, биться грудью о могильные плиты, выкрикивая безумные молитвы окровавленному закату. А после, совершенно опустошенный, побрел на станцию дожидаться поздней электрички, по дороге затирая на одежде багровые следы. В его ушах пойманной птицей бился предсмертный хрип, вырывавшийся наружу из распоротого горла добычи. Он оставил ее голову на одном из деревянных крестов, прочно насадив на верхнюю перекладину, и несколько раз оглядывался назад, пристально всматриваясь в пустые дыры глазниц.