Владислав Пашковский - Фб '98 [Сборник]

— Какой бегунок растет! — заключил он.

Тем не менее к вечеру Игорьку удалось справиться с кроватью, и он в качестве оружия заполучил ее тяжелую стальную ножку. Взвесил на руке — вполне подходяще.

— Молодец! — оценил Милорд все в той же издевательской интонации. — Только вот Гашарти не одобрил бы твой поступок, а?

Игорек медленно повернулся к Милорду.

— Не трогай Сержа, — сказал он твердо: как ни странно, стальная ножка в руке прибавляла уверенности духу и весомости произносимым словам.

— Ты можешь говорить что угодно, — пояснил Игорек сурово; он давно заготовил эту фразу и мысленно отрепетировал. — Но не трогай Гашарти!

— А почему, собственно, а? — возмутился Милорд, невзирая на страшное орудие в руках Бабаева. — Я ведь как-никак знаю его лет уже восемь. Ты-то ведь не можешь похвастаться столь продолжительным с ним знакомством, а?

Игорек ожидал какой угодно реакции от Милорда на свое требование: смеха, очередных подначек или всегда непредсказуемого ухода в себя. Однако Милорд и теперь обманул все его ожидания, вполне резонно напомнив о давнем знакомстве с Гашарти (ну почему Серж разговаривал с этим подонком как со своим?) и отстаивая таким образом свое право говорить о нем. Игорек, конечно, понимал, что за этим его «правом» нет ничего настоящего, что Милорд — предатель и провокатор, что он враг и что, скорее всего, он слова доброго не скажет о Гашарти, станет поливать его грязью. Так оно в конце концов и получилось, но Бабаев уже ничего не мог поделать, допустив и приняв весомость аргумента «как-никак знаю его лет восемь».

— Так вот, — с ленцой в голосе расслабленно продолжил Милорд; он почесывал себя за ухом, — наш любимый и уважаемый Серж не одобрил бы твои действия ни под каким видом. Он ведь до того, как в песняры податься, знаешь кем был, а? Не знаешь. А был он, между прочим, ломок и специалист по «съешке». Большой, между прочим, специалист. Виртуоз. А у ломка какая забота знаешь ты, а? Забота у него — и монету срубить, и целым остаться. Вот и приходилось крутиться: тем подмахнет, и этим тоже подмахнет; и фарам — друг, и клонам — приятель. И ловок был, пройдоха, куда уж мне или тебе до него. Так что попади он в такую заваруху — не стал бы кровати уродовать, а подмахнул бы тому-другому-и на свободу. Опять фишки переставлять — большой виртуоз все-таки… Он тебя-то в «съешку» учил играть, а?

Игорек не ответил. Было очевидно — Милорд лжет: бессовестно, ни слова правды. Не мог быть таким человеком Гашарти, каким описывал его Милорд. Серж погиб как герой; он не мог договариваться о чем-либо с людьми в черном; не раздумывая, он шагнул под пулю, во имя Клуба пожертвовал самым ценным — жизнью.

И неужели заслужил он, чтобы называли его такими погаными кличками: «песняр», «ломок»? Необходимо было дать Милорду отповедь, но тот снова очень метко подцепил Игорька, спросив к месту: учил ли Серж играть его в «съешку»? А ведь действительно — учил! И Милорд, словно почуяв, что здесь оно — слабое звено, надавил еще чуть сильнее:

— И небось дал выиграть для начала, а? Потом захотел отыграться? Распалил, завел, а? И пошел выигрывать? Привычка — вторая натура, а?

— Неправда! — закричал Игорек с искренним облегчением и даже палку свою опустил. — Он первым выиграл!

— О-о! — очень так наигранно удивился Милорд. — А Серж наш рос, оказывается. Более индивидуальные подходы стал искать, а?

Игорек собрался. Это далось ему не без труда, но он догадывался, что, только собравшись, мобилизовав все силы, можно достойно противостоять этому лицемерному подлецу с его лживостью, с его ухмылками, с его откровенной, нескрываемой ненавистью к Альтруистам.

Игорек собрался.

— Предатель, мерзавец! — выкрикнул он в лицо Милорду первые пришедшие на ум слова. — Честь свою продал! Теперь и Сержа хочешь туда же записать?! Ты… ты… — Игорек захлебнулся.

— Кому продал-то, а? — устало махнул рукой Милорд; по всему, охота к дальнейшему разговору на эту тему у него пропала, и он завозился, отворачиваясь к стене, и, уже устроившись, пробурчал спиной к Игорьку: — Твоему Клубу любимому и продал. Только не я первым был. Гашарти — раньше…

Бабаев легко мог сейчас подойти и ударить Милорда по рыжему затылку ножкой от кровати, но то, как спокойно, не подумав даже о подобной возможности, повернулся к стене Милорд (пусть негодяй! пусть предатель! пусть враг!), охладило Игорька, и он, тяжело дыша, уселся на жалкие останки собственной постели, а не подошел и не ударил…

Не получился у него и другой удар, вроде бы до мелочей продуманный и положенный, как фундамент, в основу примитивного плана побега. Тут Бабаев не колебался: слишком многое зависело от того, не дрогнет ли рука в нужную секунду. Однако он промахнулся, и не потому даже, что неопытен был в подобных делах, а потому, что слишком опытен оказался охранник, и хотя этот последний выглядел неуклюжим, он мгновенно ушел от замаха, одним точным ударом выбил из рук Бабаева стальную ножку, а другим — отшвырнул Игорька на пол. Притом он даже не рассадил себе кожу на костяшках толстых сильных пальцев.

Милорд издевательски захохотал и уж конечно не пошевелился, чтобы хоть как-то помочь Игорьку. Бабаев ворочался на полу подвала, кровь из рассеченной брови заливала ему лицо, а в подвал спускались какие-то новые люди. Он пока еще их не видел, и только голос (женский!) он узнал, и от узнавания этого все перевернулось у него в груди, и продрала тело смертельная дрожь. Тот голос, тот самый голос, распорядившийся ночью над умирающим на ковре Гашарти: «Вырубите третьего!» И этот голос во влажном сумраке подвала чуть насмешливо и с заметным акцентом произнес:

— А нам достался прыткий пленник! Смотрите, судари, он задумал побег!

18 мая 1992 года (год Тигра)

Основной вектор реальности PAST —???

Идут часы. Пропуская через себя секунды, минуты. Пропуская через себя Время.

Идут часы. Но часы эти — не примитивный механизм из комбинации пружин и не хитроумный сплав из полупроводников, часы эти — крошечный, меньше макового зерна сгусток живой ткани, комбинация клеток, построенных на основе сложного синтеза аминокислот. Часы эти — единственное, что еще живет в давно остывшем человеческом теле.

Человек лежит среди развалин некогда великого города. Покоится, вытянув ноги, скрестив руки на груди. Глаза человека закрыты, и он не дышит. Он мертв. И мертв мир вокруг него.

Но часы идут, пропуская через себя Время. И наступает полночь, одни сутки сменяются другими, воскресенье — понедельником; и темное небо над городом озаряется яркими вспышками; среди развалин оживают, рыча двигателями, бронированные механизмы; перебегают фигуры в серебристых костюмах — армия Понедельника возобновляет боевые действия.