Дженнифер Макмахон - Люди зимы

Потом я услышала за спиной хруст веток и тяжелые шаги. Затаив дыхание, я резко обернулась, разведя руки как можно шире, чтобы обхватить, обнять мою девочку.

«Герти?..»

На поляну выступил Мартин. В руках он держал ружье, и выражение лица у него было странным.

«Герти умерла, – сказал он. – Тебе придется с этим смириться».

С этими словами Мартин двинулся ко мне. Шагал он осторожно, почти крадучись, словно я была добычей, которую он боялся вспугнуть.

«Ты что, следил за мной?» – спросила я, не в силах сдержать раздражение и злобу. Да как он только посмел?!

«Я… беспокоюсь о тебе, Сара. В последнее время ты… сама на себя не похожа».

Я расхохоталась.

«Не похожа сама на себя?!» – Я попыталась припомнить ту Сару Ши, какой я была несколько месяцев назад, когда Герти была жива, и поняла, что муж прав. Я изменилась. Мир вокруг изменился, и теперь я смотрела на него широко открытыми глазами.

«Идем домой, – сказал Мартин. – Я уложу тебя в постель и позову Лусиуса, чтобы он тебя осмотрел».

Он обнял меня за плечи, и я поморщилась.

По правде говоря, я едва не отдернулась, настолько неприятным показалось мне прикосновение собственного мужа. Должно быть, Мартин почувствовал мое движение, поскольку обхватил меня крепче, словно я была упрямой лошадью, и повел по тропе вниз.

Пока мы спускались с холма, пока шли через старый сад, через лес и поля, ни он, ни я не произнесли ни слова. Наконец мы добрались до дома, и Мартин сразу отвел меня наверх.

«Я знаю, ты плохо спишь по ночам. Приляг, отдых пойдет тебе на пользу, – говорил Мартин, продолжая крепко держать меня за руку. – Я думал, поездка в город с Амелией поможет тебе отвлечься, но, похоже, у тебя еще слишком мало сил».

Он открыл дверь спальни, и мы оба увидели это . Я ахнула, а Мартин застыл, и только его пальцы сильнее впились в мое плечо.

Дверь стенного шкафа была распахнута настежь. Вся одежда была разбросана по полу, словно через комнату пронесся ураган. Я, впрочем, довольно скоро заметила, что из шкафа были выброшены только рубашки и брюки Мартина. И не просто выброшены: прочная ткань была разодрана в клочья, словно здесь бесновался какой-то большой зверь с острыми когтями.

Я перехватила взгляд Мартина. В его глазах я прочла удивление и ярость. Наклонившись, он подобрал с пола оторванный рукав своей лучшей воскресной рубашки, и я увидела, что пальцы его дрожат.

«Зачем ты это сделала, Сара?» – тихо спросил он.

Именно в этот момент я поняла, чем я для него стала. Я больше не была его женой и матерью его детей, превратившись в тяжелобольную, безумную женщину, способную на самые дикие выходки.

«Это не я!» – воскликнула я и попыталась заглянуть в шкаф, но внутри никого не было. Потом, воспользовавшись тем, что Мартин выпустил мою руку, я шагнула к кровати, чтобы заглянуть под нее. Там, среди остатков располосованного рабочего комбинезона Мартина, я увидела клочок бумаги, на котором детским почерком было накорябано:

«Спроси, что́ он закопал в снегу!»

Осторожно, словно хрупкую бабочку, я взяла записку двумя пальцами и протянула Мартину. Он выхватил у меня бумагу, поднес к глазам и побледнел.

«Кольцо… – пробормотал он и как-то странно съежился, словно пытаясь укрыться от моего взгляда за этим крошечным обрывком бумаги. – Это было кольцо… Я все сделал, как ты мне велела…»

Но я уже знала, что он лжет. Его выдало непроизвольное дрожание какого-то мускула в уголке левого глаза. Точно так же глаз Мартина подергивался и тогда, когда он поклялся, что закопал кольцо в поле. Значит, он обманул меня и тогда, как обманывал сейчас.

Интересно, в чем еще Мартин мне солгал?

Никто на рынке не знал, куда девалась торговка яйцами и где ее можно найти. Кэтрин несколько раз обошла школьный манеж, но не увидела ни одной женщины, которая подходила бы под описание Лулу.

Манеж был невелик, а продавцов и покупателей собралось столько, что в толпе было не протолкнуться. Деревянные полы были застелены резиновыми матами, чтобы предохранить окрашенную поверхность от мокрых башмаков. Гомон множества голосов оглушал; люди в сырых пальто и громоздких пуховиках налетали на Кэтрин, кричали, громко обменивались приветствиями, обнимались и хохотали. Казалось, все они друг друга хорошо знают, и только она, Кэтрин, была здесь чужой. На нее, впрочем, почти не обращали внимания, и она словно тень скользила в своем темном кашемировом пальто между группами покупателей, прислушиваясь и присматриваясь.

В первый раз она прошла манеж из конца в конец, пристроившись за семейной парой с двумя сыновьями. Старший из мальчишек выглядел лет на восемь – столько могло бы сейчас быть Остину. Он долго выпрашивал у отца пончик с медом; в конце концов тот уступил. Купив лакомство, он заставил сына разломить его пополам и поделиться с братом. Мальчишка нехотя подчинился; протянув младшему брату половинку пончика, он поспешно запихал остатки в рот, засыпая крошками яркий свитер.

В конце прохода, слева от двойных дверей, внимание Кэтрин неожиданно привлекли несколько выставленных на продажу картин. Написаны они были кричаще-яркими красками, их сюжеты по большей части тоже были пародийно-шутливыми, однако, несмотря на это, картины вызывали смутное ощущение тревоги. На одной картине была изображена парочка, отплясывающая на крыше хлева под полной луной, на поверхности которой угадывался рельеф волчьего лика. На другой – мужчина в гребном ялике и с оленьими рогами на голове тоскливо вглядывался в далекий берег. От подобных картин Кэтрин пробрала дрожь, и она, развернувшись, торопливо зашагала в обратном направлении.

У дверей в противоположном конце манежа собралась небольшая группа подростков, которые, хихикая, ели из одного пакета сахарную вату, приготовленную, судя по цвету, из подкрашенного кленового сиропа. Одетые в высокие ботинки и яркие спортивные куртки, подростки были до странности похожи друг на друга; даже выражение лиц у них было одинаковое, туповато-удивленное, и Кэтрин невольно задумалась, не совершила ли она ошибку, поселившись в столь глухой провинции. Ей даже пришлось напомнить себе, что в Уэст-Холл она приехала вовсе не затем, чтобы заниматься психоанализом местной молодежи. Ее задача состояла в том, чтобы выяснить, что привело сюда Гэри и почему он предпочел ничего не говорить ей о своей поездке.

Слегка пожав плечами, Кэтрин двинулась в обратную сторону. Она миновала ларек с деревянными игрушками, стол с медом и медовухой (продукция местной пасеки), прилавки с корнеплодами и кабачками, контейнеры-охладители с сосисками и сардельками домашнего изготовления, витрину со сладкими кексами и печеньем, а также раскладной столик унитариев-универсалистов [10] Ассоциация унитариев-универсалистов – протестантская секта. Придерживается философии свободы вероисповедания, признает ценность выбора для личности и отвергает догматизм. Осуществляет ряд гуманитарных проектов, одной из первых начала венчать лиц одного пола. с вращавшимся лотерейным барабаном. Увы, с кем бы из торговцев Кэтрин ни заговаривала, никто, похоже, не знал о женщине с косой никаких подробностей, кроме тех, что были ей уже известны: что она каждую субботу торгует здесь яйцами и вяжет отличные шерстяные носки. Это последнее обстоятельство навело Кэтрин на новую мысль, и она разыскала в углу пожилую фермершу, которая прямо за прилавком пряла шерсть, превращая ее в толстую коричневую нитку. Ее догадка оказалась верной.