Елена Арсеньева - Большая книга ужасов 2018

– А неплохая идея, – подумал вслух Дмитрий Николаевич, перечитывая последний абзац. – Революционный авангард… Конечно, вся эта коммунистическая чепуха сегодня совсем не к месту, но обращение к авангардистам действительно может оказаться весьма плодотворным. Кандинский и Малевич до сих пор считаются революционерами в искусстве, и визуальное оформление можно сделать в каком-нибудь созвучном им ключе. Вон на сочинской Олимпиаде эту тему очень хорошо развернули. Мы, конечно, не такие масштабные, но тоже кое-чего могём…

Инюшкин заулыбался, отхлебнул горячего чая и выдохнул облачко бледного пара.

– Господи! Ну как же холодно… Так, ладно, идею я, в общем-то, изначально взял неплохую. Но теперь ее можно будет углубить и оформить по-настоящему круто – спасибо товарищу Октябревой, хе-хе. А качественный продукт не стыдно показать и сторонним наблюдателям. Представителей РОНО пригласить, например, или Пашу Прохоренкова с городского телеканала. А что? Думаю, он не откажется поснимать – материал для новостей может оказаться весьма и весьма. Глядишь, и перспективы новые откроются, и не нужно будет мозг себе выедать по поводу скучной работы в школе и потерянных возможностей. Дорога из золотых кирпичей прямо перед вами, господин Инюшкин!

Дмитрий Николаевич вскочил со стула, чувствуя такой прилив энтузиазма, какого не бывало с институтских времен. Благодаря дневнику Инессы Октябревой он наконец-то нащупал реальную возможность изменить не только унылый школьный праздник, но и собственную жизнь. Оставалось только включить все свои творческие возможности – а их у Инюшкина было в избытке, в этом он не сомневался, – и удачно реализовать представившийся шанс.

– Так, ну и что же дальше?

Однако, к огромному разочарованию Дмитрия Николаевича, никаких записей в дневнике Инессы Октябревой больше не было. Перевернув страницу, учитель русской литературы наткнулся на несколько пожелтевших, но девственно чистых листов. И все.

В первое мгновение Инюшкин оторопел. Он замер над потрепанной папкой, а в голове колоколом зазвенела тишина. Все мысли будто выдуло единым порывом ветра. Он так надеялся, уже столько всего напланировал – и вдруг… Возникло неприятное чувство, будто молоденькая практикантка из 30-х его обманула.

Дмитрий Николаевич опустился на стул и замер, глядя в одну точку. Непроницаемая тишина и холод обступили его, вынуждая съеживаться еще сильнее, до боли в мышцах. Дыхание стыло в холодном воздухе бункера, повисало перед лицом белым беспомощным облачком и растворялось, превращаясь в ничто.

Учитель несколько минут неподвижно просидел перед столом. Вскоре леденящие пальцы морозного воздуха стали пробираться ему под одежду. Дмитрий Николаевич вздрогнул от холода и очнулся.

– Какого черта я делаю? – спросил он сам себя. Вопрос прозвучал в пустом помещении глухо и невнятно, но этого звука было достаточно, чтобы безнадежность отступила. – Чего я привязался к этой рукописи? Вот еще, нашлась панацея…

Учитель встал из-за стола, сильно потер лицо озябшими ладонями, аккуратно собрал и перевязал папку с записками Октябревой и убрал ее на полку к другим своим тетрадям и документам, хранящимся в бункере.

– Утро вечера мудренее, – негромко проговорил Инюшкин, запирая дверь бункера. Пора было возвращаться домой – и спать.

После нескольких первых уроков у Дмитрия Николаевича было «окно». И, не откладывая, он тут же отправился в отдел кадров. Документооборот в школе был организован идеально, и любую бумажку можно было найти практически без проблем. На это преподаватель литературы и сделал ставку, открывая дверь в кабинет кадровиков.

Вежливо поздоровавшись с начальницей отдела, Инюшкин изложил свою просьбу:

– Я хотел бы глянуть на личное дело Ирины Поповой – в 1934 году она у нас проходила практику.

– Зачем вам ее личное дело?

– Я нашел в библиотеке кое-какие записи Ирины касательно учебного процесса, проведения праздников в нашей школе в те годы и так далее. Они меня очень заинтересовали. Но, к сожалению, дневник внезапно оборвался – как говорится, на самом интересном месте. Вот я и подумал…

Кадровичка понимающе улыбнулась:

– Хотите найти автора? Ну, надеюсь, она еще жива и сможет вам помочь. Сейчас гляну, где у нас документы… за тридцать четвертый, вы сказали? Это в чуланчике надо смотреть. старые архивы мы там храним…

Через несколько минут в руках Инюшкина оказалась еще одна потрепанная папка. Когда он развяал тесемки и открыл ее, первым же документом в ней оказался приказ об отмене проведения новогодней елки в связи с аномальными холодами. Преподаватель невольно глянул в покрытое густым слоем инея окно.

«Надеюсь, нашу елку все-таки не отменят».

Он продолжил листать страницы с выцветшим машинописным текстом, задержался на маленькой фотографии, наклеенной на листке с биографическими данными Ирины Поповой (разумеется, в личном деле она значилась под своим реальным именем). С пожелтевшего квадратика на него смотрела худощавая курносая девушка с острыми скулами и прямыми волосами, подстриженными под каре. Ее нельзя было назвать симпатичной, но в глазах Инессы Октябревой и по прошествии стольких лет угадывались какой-то внутренний огонь, упорство и сила. Эта ярая комсомолка не оставила бы подготовку праздника просто так. Тем более что в него уже были вложены силы, идеи и время. Но, судя по всему, утренник не состоялся. Почему же?

Перебирая страницы личного дела, Инюшкин наткнулся на небольшую докладную записку. В ней говорилось, что Ирина Попова потеряла сознание на уроке рисования 10 декабря 1934 года, после чего школьная медсестра вызвала «Скорую помощь», и комсомолка была госпитализирована. К дальнейшему прохождению практики она сможет вернуться после выздоровления. Однако, судя по тому, что документов с более поздними датами не было, оставалось сделать вывод, что в школу Инесса не вернулась.

Еще раз перебрав по листочку все личное дело девушки, Дмитрий Николаевич убедился, что ничего не упустил. След опять обрывался. Это уже начинало злить. Что же с Октябревой случилось, в конце концов?! Теперь его уже заинтересовали не только ее материалы по новогодней елке. История самой девушки была такой таинственной и загадочной, что вызывала не меньший интерес. А может, даже и больший – ведь Инесса была живым человеком, а не просто строчками на бумаге!

Инюшкин посидел несколько минут над закрытой папкой, поразмыслив, пришел к единственно правильному выводу: нужно найти отчет школьного врача из медпункта. Врач обязан был написать служебную записку, которая могла пролить свет на то, что стряслось с практиканткой, и дать путеводную нить для дальнейшего расследования.