Джеймс Реннер - Затворник с Примроуз-лейн

– Да, – сказала она с вымученной улыбкой. – У меня…

– …Все в порядке! – воскликнул молодой медбрат. – Десять пальцев на руках и десять на ногах.

Все волнение Дэвида как рукой сняло, стоило ему лишь увидеть сына. Книги, которые он читал, предупреждали, что ребенок поначалу может выглядеть неприятно – весь в слизи, головка сплющена при прохождении через родовой канал. Но Таннер был просто картинка! Укутанный в голубую пеленку, он лежал с закрытыми глазами в теплой корзинке, стоящей на каталке, на которой его должны были отвезти в палату для новорожденных. Личико сморщенное, как у старичка, но довольное. Наконец они остались одни. Семья.

– Дэвид, мне кажется, я не смогу, – сказала Элизабет.

– Что не сможешь?

– Я не чувствую связи с ним, совсем никакой, – сказала она. – Ничего не чувствую.

Он держал ее руку в своей, а другой гладил по волосам.

– Тсс-с. Ты просто измучилась. Нужно время.

Она покачала головой и что-то пробормотала.

– Что?

– Я говорила тебе, что не гожусь для нормальной семейной жизни.

– Все будет хорошо. Ты будешь замечательной матерью.

Она как-то странно посмотрела на Таннера. Дэвид не мог понять, что у нее на уме.

– А если я не должна была стать матерью? Понимаешь? Что, если я должна была закончить как Элейн? Что, если мне предназначено было умереть тогда? Тот парень, который вмешался во все это дело… что, если он изменил мою судьбу, или предназначение, или что там еще? Что, если я не должна была вырасти и родить этого мальчика?

– Но он вмешался, – сказал Дэвид. – Значит, все и должно было так случиться.

Он видел, она не верит ему.

– Что, если из него вырастет плохой человек? – спросила она.

– Этого никогда не будет, – сказал он ей.

Позже, в коридоре медбрат заговорил с ним обвинительным тоном.

– Меня беспокоит ваша жена, – сказал он.

– С ней все в порядке, – сказал Дэвид.

– Думаю, у нее послеродовая депрессия. Ей не нравится быть с ребенком.

– Ну, это же дело житейское, разве нет?

– Лишь до определенной степени.

– Что я должен сделать?

– Поговорите с ней. Постарайтесь убедить посетить наших консультантов на четвертом этаже.

– В психиатрии?

– Там есть специальное отделение для пациенток с послеродовым синдромом.

– Нет, – сказал Дэвид. – Она никогда на это не пойдет. И подумает, что я на нее давлю.

– Мистер Нефф, ваша жена нуждается в помощи. Позвольте нам ей помочь.

Дэвид уступил:

– Я поговорю с ней.

– Клянусь Богом, я покончу с собой, если ты заставишь меня туда идти, – сказала она. – Это не послеродовая депрессия. Мне просто грустно.

– Сама послушай, что ты говоришь, – сказал Дэвид.

– Со мной все нормально. Пожалуйста, дай мне только немного времени.

Ее мобильный зазвонил. Она посмотрела на дисплей.

– Это с работы. Я отвечу, одну минутку. Можешь принести мне салат из кафетерия и кока-колу?

Не прошло и десяти минут, как он вернулся. В палате он застал медбрата с Таннером на руках, явно в панике.

– Где Элизабет? – спросил Дэвид.

Кровать пустовала. Она перерезала больничные браслеты на запястьях, и они валялись на тумбочке рядом с ножницами.

Ребенка отвезли обратно в детскую палату. Вызвали полицию. Дэвид целый час искал Элизабет по всей больнице. Его желтый «жук», на котором он привез ее сюда со схватками, по-прежнему стоял в подземном гараже. Полицейские отправились к ним домой и там обнаружили, что машина Элизабет пропала.

В 8:16 вечера, когда он, сидя на ее больничной койке, кормил Таннера, в комнату вошли двое копов. По их лицам он понял, что все кончено.

Охватившее его отчаяние приглушал ривертин, однако полицейские не могли знать об этом, и отметили в своем рапорте его «бесстрастную» реакцию на их сообщение. Спустя годы Том Сэкетт, просматривая этот рапорт, задумался, была ли смерть Элизабет на самом деле самоубийством.

Тот же зал суда. Только на этот раз Дэвид стоял на месте Райли Тримбла.

– Что вы можете сказать в свою защиту? – спросил Сигел.

– Не виновен, ваша честь, – ответил Дэвид.

Вперед выступила помощник прокурора Жаклин Дэй. Два года, как закончила юридический факультет, жаждет первого большого дела.

– Ваша честь, подзащитный имеет достаточно средств и навыков, чтобы подделать документы, изменить внешность и навсегда скрыться. Штат видит здесь серьезный риск бегства от правосудия.

– Да ладно! – сказал Сайненбергер. – Мой клиент – знаменитый писатель, он не может просто так незаметно исчезнуть. У него нет ликвидных средств. У него малолетний сын. Никуда он не сбежит.

– Он – хладнокровный убийца, которому удавалось дурачить всех вокруг себя на протяжении четырех лет, – отрезала Дэй.

– Мой клиент невиновен в совершении приписываемых ему преступлений.

Сигел поднял руки. Он посмотрел на Дэвида – и невольно улыбнулся:

– Каждый раз, как вы появляетесь в моем суде, вы испытываете его на прочность.

– Я не убивал свою жену.

Сигел отвернулся.

– Вы должны сдать свой паспорт, – сказал он. – Назначаю залог в один миллион долларов.

– Ваша честь, при всем уважении, миллион долларов – ничто для этого человека. Он выйдет из тюрьмы к концу недели, – сказала Дэй.

– Заседание окончено!

Сайненбергер не врал. Управляющий Дэвида, Башьен, перевел его деньги в облигации, акции и недвижимость. Он рекомендовал заложить дом. И все же для того, чтобы выписать для округа чек в миллион долларов, требовалось несколько дней, а то и неделя. Слишком долго. Слишком долго без Таннера.

Дэвид вернулся в свою камеру – бетонную коробку шестнадцать футов в длину и пять в ширину, с окрашенной в темно-серый цвет фанерной полкой, что служила и постелью, и стулом. Ночь перед официальным предъявлением обвинения обернулась для него пыткой – в разлуке с сыном, в полном неведении, где сейчас Таннер и что он делает, Дэвид страдал от невыносимой беспомощности. Он снова и снова представлял, как сына отправляют к опекунам, которые при свете дня кажутся милыми, но ночью превращаются в подобие Райли Тримбла. А когда он переставал думать о Таннере, то думал об Элизабет. Ее задушили. Представлять себе, как Элизабет кончает с собой, уже было для Дэвида мукой, а теперь воображение рисовало ему картину ее убийства: какой-то безликий человек сжимает ей горло, в ее глазах застыл ужас, она бьется в агонии и задыхается. Она мучилась. Элизабет убили, и четыре года никому не было до этого дела. О том, что его самого считают убийцей, Дэвид даже думать не мог. Сердце было настолько переполнено горем и стыдом, что для жалости к себе места уже не оставалось.

Утром ему разрешили сделать один телефонный звонок. Он позвонил отцу, который рассказал, что Таннер добрался до него прошлой ночью, перед тем просидев три часа в инспекции по семейным делам. Он полночи не мог заснуть, но сейчас спит, так что отец Дэвида не стал его будить.