Фрэнсис Хардинг - Песня кукушки

Она едва заметила на фоне шума новый звук — далекий хлопок входной двери. И лишь шаги, поднимающиеся по лестнице, заставили ее очнуться. За одну секунду Триста протрезвела от страха. Она бросилась к двери, выскочив в коридор в тот самый момент, когда из-за угла показался Пирс Кресчент. Он остановился, уставившись на нее. Все краски и сила, казалось, вытекли из него. Триста никогда не видела его в таком плачевном отчаянии, с ввалившимися глазами.

— Трисс… — едва слышный шепот. Крошечный, жалкий огонек надежды вспыхнул в его глазах, и он сделал шаг вперед.

Испуганная Триста отпрянула, с шипением оскалив зубы-шипы. В ее мозгу запылал огонь. Все мысли воспламенились и превратились в пепел. Пирс резко остановился. Триста воспользовалась его секундным замешательством, чтобы вбежать в комнату Селесты. Она как раз вскочила на подоконник раскрытого окна, когда сзади раздался голос Пирса:

— Постой! Пожалуйста! Пожалуйста!

Триста бросила взгляд через плечо. Пирс стоял в дверях, протягивая руку, словно мог удержать ее на расстоянии. Она согнула колени, готовясь к прыжку в палисадник. Но что-то в его лице заставило ее задержаться.

— Я не причиню тебе вреда, — сказал он с самообладанием, явно стоившим ему усилия. — Пожалуйста, я хочу поговорить. Я хочу обсудить условия.

— Условия? — вырвалось у Тристы, и она не узнала собственный голос. — Вы пытались бросить меня в огонь!

«Если я сейчас спрыгну, он меня не догонит, я знаю…»

— Пусть спор будет со мной, а не с моими дочерьми. — Пирс испустил долгий вздох. — И его спор тоже. Передай своему хозяину, или своему отцу, или кем он тебе приходится, что я хочу заключить сделку. Я отдам себя в его руки и понесу любое наказание, какое он посчитает заслуженным. Все, о чем я прошу, — чтобы моих девочек вернули домой в целости и сохранности.

«Хозяин? Отец?» Триста не знала, что чувствовать. Любовь, преданность и боль Трисс. Гнев, ярость, страх Тристы.

— Вы не понимаете. — Ее горечь оттенялась печалью. На этот раз ее голос звучал более человеческим, но был старше, чем холмы. — Вы не понимаете ни Архитектора, ни меня, ни даже ваших собственных дочерей. Вы ничего не понимаете. Вы любящий отец, но вы слепы. Достаточно слепы, чтобы быть жестоким.

Пирс стоял в полумраке неосвещенной комнаты, но Тристе показалось, что его челюсти сжались от ярости. Должно быть, уже много лет никто не осмеливался перечить ему, не говоря уже о том, чтобы разговаривать с ним таким тоном. Он сделал быстрый шаг вперед, но снова застыл, когда Триста на подоконнике напряглась.

— Тогда скажи, что мне сделать, чтобы вернуть своих девочек? — Отчаяние в его голосе разрывало ей сердце, несмотря на ни что. — Чего Архитектор хочет от меня?

— Он хочет, чтобы вы страдали, — прошипела Триста. Даже сейчас она опасалась, что женщина-птица может оказаться поблизости и подслушать ее слова об Архитекторе. — Когда-то вы были полезны ему. Но потом вы нарушили сделку. Теперь он хочет заставить вас мечтать о смерти, и он знает, что самый верный способ — отнять у вас семью. Если вы попытаетесь заключить с ним сделку, он притворится, будто слушает вас, запутает умными словами, но не откажется от мести.

Несколько секунд Пирс смотрел на нее.

— Почему ты мне это рассказываешь? — наконец спросил он.

— Я уже пыталась объяснить, — ответила Триста, — но вы не слушали. Я не работаю на Архитектора. Я не его дитя и не его слуга. Он сделал меня по образу и подобию вашей дочери, чтобы вы не заметили ее пропажу, и он наделил меня воспоминаниями Трисс. Но я не знала, кто я. — Триста не смогла совладать с яростью и болью, сквозившими в ее голосе. — Я думала, что я Трисс. Глядя на вас, я видела отца, которого любила. Потом со мной начали происходить странные вещи, и я испугалась. Мне казалось, я схожу с ума. И я так старалась быть хорошей, чтобы вам не пришлось расстраиваться из-за своей малышки. А потом вы попытались швырнуть меня в огонь. Вы знаете, что случилось бы, если бы вам это удалось? Я бы горела и кричала. И умерла бы. Вот и все. Вы бы не вернули Трисс. Потому что Архитектору все равно, что со мной произойдет.

Пирс стоял, уставившись на нее и сжав губы, словно правда — это пилюля, которую он не сбирается глотать. Он хотел отмахнуться от ее слов, от слов жалкого подменыша, она это видела, но, кроме того, она видела, как в его голове с болезненной ясностью начали складываться воедино сотни мелких деталей.

Много лет весь Элчестер держал перед ним льстивое зеркало, в которое Пирс смотрелся не отрываясь. Человек, наделенный талантом, настоящий гражданин, авторитет для всех, идеальный отец и муж. Теперь Триста поставила перед ним совсем другое зеркало, в котором отражался образ, доселе ему неизвестный. Однако надо отдать ему должное, он не стал отворачиваться. Он сделал две попытки заговорить, перед тем как наконец облек свои мысли в слова.

— Мне сказали, что ты…

— И мистер Грейс верил в то, что говорил, — перебила его Триста. — Но он ошибался.

— Я не знал… — Пирс провел пальцами по волосам. — Я думал только о своей дочери. Казалось… казалось, это единственный путь к ее спасению. Это все, о чем я думал, — защитить свою маленькую девочку.

Это было не совсем извинение. Какие извинения мог приносить Пирс опасному существу, сидевшему на его подоконнике? Но близко к тому. Может, он предполагал, что от этого Триста проникнется сочувствием. Но вместо этого его слова задели ее за живое. Ее охватила не только ярость, но целый вихрь чувств: злость, сожаление, досада и боль. В ее разуме восстало ее второе я, которому Триста завидовала и которое презирала. Трисс, которую холят и лелеют. Трисс с ее нервными приступами, окруженная удушающей заботой.

— Я знаю. — Эти слова вырвались у нее против воли. — Она ваше бесценное сокровище. Вот почему вам хочется ее похоронить.

— Что? — Пирс покраснел по самую шею. — Что ты несешь?

— Вы и ваша жена, — резко ответила Триста, — заживо хороните Трисс уже много лет. Она несчастна. У нее нет друзей. Она почти никогда не бывает на улице и никогда не пытается попробовать что-то новое или сложное. У нее внутренности сводит от скуки, и это отравляет ее существование.

— Как ты смеешь! — Несмотря на шок, в котором пребывал Пирс, для него это был явно слишком жестокий удар. — Моя дочь нуждается в особом уходе! Если бы ты только знала, сколько страданий пережили я и моя жена… Тереза больна!

— Трисс больна, потому что вам с женой нужно, чтобы она была больна! — отрезала Триста. — Если не считать Пен, вся ваша семья больна! Вы все не в порядке с тех пор, как умер Себастиан.

Она нарушила табу и произнесла священное имя. Воцарилось потрясенное молчание. Пирс, кажется, с трудом дышал. Триста знала, что ее слова грубы, но в них был горький привкус правды. Их следовало произнести, и другого способа не было.