Клайв Баркер - Тьма

Большим усилием воли, будто поднимая пару сотен килограммов, он встал на ноги и побрел в ванную. Казалось, ушла пара минут на то, чтобы дойти и, нащупав выключатель, зажечь свет, который едва не ослепил его. Отблески на кафеле и хромированных поверхностях, будто шрапнель, ударили по сетчатке глаз.

– О Господи! – воскликнул он. – Бог ты мой…

И поглядел на свое отражение в зеркале. Бледная кожа, губы, слишком красные, круги вокруг глаз, будто синяки. «Мистер Зомби», – обратился он к себе, в темно-сером костюме от Кельвина Свайна, с отворотами в итальянском стиле, в шелковом галстуке от «Вечеринки Висельника», оранжевой шелковой рубашке цвета голубиной крови, туфли, на самом деле – куски мерзкой мертвой кожи с узором под крокодиловую, аксессуары от Мистера Морга.

Не сразу он смог отвернуться.

Включил воду. Музыка играла в такт течению воды, он не ощутил холода, когда подставил руки. Просто еле заметная щекотка по коже.

Отдернув кисти, он глядел, как сверкающие капли стекают по ним в такт альту и ударным, басу и пианино. Выключил свет и стоял в благословенной прохладной темноте, слушая альт, играющий вдалеке, позволил своим мыслям уходить дальше и дальше по извилистому золотому тоннелю в никуда.

«Надо признать, ты способен глубже осознать мир живущих, если твоя жизненная сила ушла к нулевой отметке, – подумал он. – Вот, например, Рэйчел». Она может вернуться в любой момент, довольная и улыбающаяся, вертя задницей, бросить сумочку и плащ, задорно поцеловать его, спросив, как дела со статьей… а поток ее сексуальной энергии будет угасать, потрескивая, как заглушенный мотор машины в тишине гаража. Это совершенно ясно, весь масштаб ее обмана, теперь, когда он не закрыт бессильным гневом и разочарованием, осталось лишь осознание неприемлемости этих отношений. «Очевидно, надо что-то сделать. Удивительно, как это раньше в голову не приходило… или неудивительно.

Я был слишком возбужден, слишком эмоционален. Теперь… теперь это возможно. Надо поговорить с Рэйчел, сделать все иначе.

На самом деле, – понял он, – даже в разговоре нужды не будет.

Просто ей надо немного послушать эту музыку, и она встроится».

Совсем не хотелось покидать умиротворяющий мрак ванной, но он чувствовал, что надо закончить статью… подбить концы. Вернулся в гостиную и сел у компьютера. Трансляция на WBAI закончилась. Похоже, он долго был в сортире; выключил радио, чтобы слышать мелодию у себя голове.

Я сижу здесь, слушая маленькую ночную серенаду, шелестящий шепот музыки, просачивающейся из щели двери, ведущей к смерти, сами понимаете, не слыша почти ничего, кроме этого пронизывающего звука, который стал скорее благом, чем помехой, который начинает устанавливать в мире совершенно новый порядок. Незачем объяснять это тем, кто ее слушает, как и я, но для остальных позволю себе пролить свет на этот опыт. Можно понять… совершенно ясно, так сказать, но это слово не объясняет всего. Ощутить освобождение от пут, от безудержных чувств, понять, что малые перемены могут привести к спокойствию и совершенству. Понемногу, там-сям. И вдруг становится очевидно, что больше нечего делать, совершенно нечего, и достигаешь полной гармонии с окружающим.

Экран слишком яркий. Гудрик убавил яркость. Понял, что даже у темноты есть свое, особенное свечение. «Странно», – он глубоко вдохнул… вернее, попытался, но грудная клетка не пошевелилась. «Круто, – подумал он, – очень круто. Не шевелиться. В совершенном спокойствии, белом-белом спокойствии на черном-черном фоне. Осталось уладить совсем немного. Я уже почти готов. Что бы это ни было».

Прохладный голос альта, тоненькая струйка удовольствия в рокоте ночи.

Не могу сказать, что это очень уж приподнятое ощущение. В конце концов, ничто над тобой не довлеет, никакие опасные желания, никакое скверное настроение, никаких ненавистных привычек…

Щелчок. Открылась входная дверь, и от этого звука, похоже, в комнате стало светлее. Шаги, голос Рэйчел.

– Уэйд?

Он ощущал ее. Горячую, липкую, мягкую. Ее груди, из жировой ткани, виляние ее бедер, сокращение сухожилий, живых. Будто своеобразную музыку, бесстыжую мелодию жизненной силы и обмана.

– Вот ты где! – радостно воскликнула она. Обжигающая вспышка звука, и она уже позади него. Наклонилась, положив руки ему на плечи, поцеловала в щеку. Прядь ее каштановых волос змеей упала Уэйду на шею и грудь. Он едва ощущал запах духов, еле-еле. Она всегда ими так заливалась, что он едва мог терпеть, задыхаясь от этой цветочной вони.

– Как дела со статьей? – спросила она, отходя в сторону.

Он повернулся, впиваясь в нее взглядом. Округлая задница, затянутая в шелк, теперь напомнила ему лишь о канализации, наполненной черной желчью, ее сердце стало для него отвратительно красным гамбургером с ядом. А эти крохотные торчащие соски…

Он вспомнил, как она убирала волосы наверх, надевала передники, будто Вильма Флинтстоун, как он приходил домой и прикидывался прелюбодеем Барни Рабблом.

Как им было смешно.

Уба-дуба-ду.

А теперь лихорадочная температура ее плоти будто сверкала. Сверкал даже воздух. Даже тени стали черными отблесками.

– Нормально, – ответил он. – Почти закончил.

…Бесконечно медленные минуты. Медленные, будто клубы дыма, мысли. Лишь время, лишь намек на существование. Лишь совершенная музыка, которой не существует, будто дым…

– Как там в «Авангарде»?

Он кашлянул.

– А ты радио не слушала?

Пауза.

– Нет, я была занята.

«Занята, угу».

Бедра, вздымающиеся под мятым одеялом, скользкие от пота, рот и язык, раскачивающиеся груди, большая задница, приплющивающая бедра.

– Мне понравилось, – сказал он.

Нервный смешок.

– Очень понравилось. Больше, чем когда-либо.

Он прислушался к своим ощущениям. «Все в порядке, все под контролем… что бы это ни было. Осколки отчаяния, гнева, осколки любви. Ничего особенного, ничего, что исказило бы восприятие».

– Ты в порядке? Говоришь как-то странно.

– Я в порядке, – ответил он с мерзким чувством, смешанным с наслаждением. – Хочешь послушать концерт в «Авангарде»? Я записал.

– Ну да… но тебе ведь спать хочется? Могу завтра послушать.

– Не хочется.

Он включил диктофон. Экран компьютера сверкал, будто полуденное солнце.

…Раскаты грозы, красные сполохи огня на горах вдалеке; весь мир осветился волшебным светом и вибрацией, воспрянувшие части плоти остыли и расслабились, Белый Нил умиротворенного ума, текущий повсюду…

– Нравится? – спросил он.

Она подошла к окну и стала глядеть на панораму города.

– Это… занятно, – сказала она. – Не знаю, нравится ли, но цепляет.

Услышал ли он, как ее голос стал глуше, стал зачарованным? Или она просто о другом думает?