Рик Янси - Монстролог. Дневники смерти [сборник]

Доктор задумчиво кивал; я сотню раз видел у него такое выражение лица, эту напряженную сосредоточенность, с какой он изучал выдающиеся экземпляры из своей эксцентричной науки.

– Как далеко мы от Рэт Портиджа? – спокойно спросил он. – Сколько еще дней, Джонатан?

– Думаете, я на это попадусь? Должно быть, вы думаете, что я полный идиот, Уортроп. Я знаю, к чему вы клоните. Я знаю, что это такое. Я делаю все, что могу. Моей вины нет ни в чем.

Он пнул горящую головню, которая упала в подлесок и подожгла сухие листья и сучья. Я бросился, чтобы затоптать огонь. Позади саркастически засмеялся сержант Хок:

– Пусть горит, Уилл! Пусть все сгорит, и тогда мы увидим, где оно прячется! Тогда тебе будет не спрятаться, сукин сын!

– Сержант, – сказал Уортроп, – здесь ничего не прячется…

– Вы что, мертвы? Я это слышу весь день и чувствую его запах всю ночь. Я чувствую этот запах сейчас – смрад гниения и тлена! Он нас объял, он впитался в нашу одежду, мы в нем купались, пока он не въелся нам в кожу, он идет от нас, когда мы дышим.

Он показал скрюченным пальцем на палатку.

– Думаете, это для меня что-то новое? Я был в этих лесах сотню раз после того, как потерял здесь одного новичка, который решил поохотиться, богатого ублюдка, забывшего господний завет: не соваться туда, где тебе не место! Я знаю, знаю… – Он резко вытер рот ладонью, и его нижняя губа лопнула. Он повернул голову и сплюнул кровь в костер. – Пару лет назад я привел его сюда, а вернулся он без лица. Большой гризли вырвал ему своими лапами глаза и содрал ему все лицо. Все лицо, глупый слепой ублюдок. Я возвращался в Рэт Портидж с его проклятым лицом в кармане! Как тебе такой охотничий трофей, ты, богатый, тупой, слепой, безликий ублюдок!

Он снова засмеялся, снова сплюнул. К его усам пристали мерцающие капли крови и слюны. Он расправил широкие плечи и выпятил на доктора сильную грудь.

– Я вас доставлю, доктор Монстролог. Так или иначе, даже если придется указывать вам дорогу холодным мертвым пальцем, но я вас доставлю.

Позднее я забрался за доктором в палатку и пристроил локоть на колене, чтобы приподнять раненую ладонь, которая отчаянно пульсировала. Через открытый вход мы видели силуэт Хока, сидящего на корточках.

– Мы заблудились? – прошептал я. Здоровой рукой я медленно поглаживал свой ноющий живот. Голод превратился в шишковатый кулак, дергающийся где-то глубоко внутри меня.

Доктор ответил не сразу.

– Если мы его потеряем, то да, – сказал он. Говоря «потеряем», он имел в виду все значения этого слова.

В темноте он протянул руку. Я ощутил ее тепло на своей щеке. Я вздрогнул: я не привык, чтобы доктор ко мне прикасался.

– Температуры нет, – быстро сказал он, отнимая руку. – Хорошо.

Изможденный, я впал в дрему. Очнувшись, я увидел, что он свернулся около меня, Чанлер – около него, а ладонь Пеллинора Уортропа обхватывала мою руку. Он сделал это во сне: то ли я был буйком, державшим его на плаву, то ли он был грузом, не позволяющим мне улететь.

Когда я открыл глаза, его глаза смотрели на меня – глаза не доктора, а Чанлера, – и эти глаза были необычными: как отшлифованный желтый мрамор с красными прожилками сосудов, словно какая-то мощная сила давила на них, пока они не треснули. Я лежал так близко, что видел свое отражение в его незрячих зрачках. На секунду мне показалось, что за ночь он умер. Потом я услышал клекот его дыхания во впалой груди и сам вздохнул с облегчением. Как это было бы ужасно: так долго идти и столько всего вынести, чтобы он умер так близко от места назначения! Помня, что случилось, когда наши взгляды встретились в последний раз, я быстро отодвинулся, но его взгляд не последовал за мной, а остался прикован к месту, где я лежал. Мертвенный рот шевелился, не издавая никаких звуков. Возможно, для слов ему не хватало дыхания.

Я выкатился из палатки и тупо заморгал, потому что мой ум противился увиденному. Лагерь был пуст. Дым потухшего костра лениво тянулся в холодном утреннем воздухе. И это было единственное движение, которое я видел. Доктор и Хок пропали, пропали и их винтовки.

Я тихо позвал их. Мой голос прозвучал слабо и глухо, как крик раненого лесного животного, и поэтому я закричал громко: «Доктор Уортроп! Сержант Хок! Эй! Эй!» Казалось, мой крик замер всего в футе ото рта, оборванный злой рукой задумчивых деревьев, все гласные звуки были вдребезги разбиты гнетущим воздухом. Я закрыл рот и с колотящимся сердцем смущенно думал.: «Простите меня, простите», потому что я что-то обидел; мой крик был оскорблением для враждебной лесной пустыни.

Я услышал, как прямо за мной кто-то заговорил. Я обернулся. В холодном воздухе плыл гортанный и булькающий от мокроты голос Чанлера, такой же эфемерный, как дым от тлеющих углей. Это не были слова какого-то из человеческих языков и не была бессмысленная тарабарщина; скорее лопотание ребенка в подражание речи, попытки сделать абстрактное конкретным, мысли, которые мы думаем до того, как у нас появляются слова, чтобы облечь в них мысли.

Я просунул голову в палатку. Мужчина не сдвинулся с места. Он лежал, свернувшись на боку, руки были прижаты к груди, на губах поблескивала слюна, толстый желтоватый язык мучился со словами, которые он знал, но не мог выговорить.

– Гудснут нешт! Гебгун прожпех чришункт. Канках!

Я плюхнулся на землю спиной к палатке и боролся с безотчетным ужасом, который грозил меня объять. Куда они ушли? И почему ушли, ничего мне не сказав? Наверняка доктор перед уходом хотя бы меня разбудил.

Но что, если он не мог разбудить? Что, если ночью его что-то схватило, схватило и утащило и его, и Хока. Что, если… Я вспомнил истерический смех нашего страдающего проводника, краску на его небритых щеках, кровь, летящую с его губ… Что, если он сошел-таки с ума, что-то сделал с доктором и теперь избавлялся от его тела где-то в этом сером царстве, которое никогда не выдает своих тайн?

Я похлопал себя по карманам, не сумев вспомнить, вернул ли доктору его револьвер. Видимо, вернул.

«Что мне делать? Надо ли идти искать моих пропавших спутников?» Что, если они вовсе не пропали, а пошли разбираться с тем, что один из них увидел или услышал, или ушли поохотиться и могут в любой момент вернуться? И что скажет доктор, когда и если я приковыляю в лагерь – какая мера гнева обрушится на мою глупую голову за то, что я болтался по лесу, бросив без присмотра единственную причину, по которой мы сюда пришли? Так я размышлял, пытаясь разложить шезлонг своих аналитических способностей, зажатый между доносящейся из палатки сводящей с ума бессмыслицей и вскипающей во мне паникой.

«Может, он ранен, – думал я. – Он где-то лежит и не может позвать на помощь. Я мог бы спасти его, но кто спасет меня?»