Рик Янси - Монстролог. Дневники смерти [сборник]

– Фадиль, приятно вновь тебя видеть, – тепло ответил Уортроп. – Как идут дела? Плохо?

– Еще хуже! Ужасно! Но дела всегда идут ужасно, поэтому я не жалуюсь. Но кто это прячется под большим белым зонтиком?

– Это Уилл Генри, – ответил монстролог.

– Генри! Сын Джеймса? А где Джеймс?

– Его нет.

– Нет?

– Умер, – вставил я.

– Умер! Ох, но это же ужасно! Ужасно! – На его болотно-карие глаза навернулись слезы. – Когда? Как? И ты его сын?

Я кивнул, и шляпа подпрыгнула на моей усохшей от солнца голове.

– И теперь ты на его месте. Очень высокая планка, маленький Уильям Генри. Воистину высокая!

– Да, – сказал Уортроп. – Фадиль, мой корабль отходит меньше, чем через час, и я должен кое-что…

– Ох, это ужасно! Ты зайдешь ко мне на обед, Михос; садись на следующий корабль. Соглашайся; ты ранишь мои чувства, если откажешься.

– В таком случае, боюсь, вынужден буду их ранить. Возможно, когда – или если – я вернусь…

– Если вернешься? Если? Что это значит, «если»?

Доктор огляделся в ароматном дыму. Посетители Фадиля, казалось, не замечали нашего присутствия. И все же…

– Я все объясню – наедине.

Мы последовали за ним в заднюю комнатку, нечто вроде миниатюрного игрального зала, где очень толстый человек играл в кости с двумя беспокойными, потеющими и явно переутомившимися бельгийцами. Они бросили на стол свое серебро, проследили, как выкатываются кости из деревянной коробочки толстяка, и потом – как их серебро исчезает. Уортроп неодобрительно заворчал; Фадиль отмахнулся от его возражений.

– Они из Бельгии, Михос; им на все плевать. Садись вот сюда в уголок, где до нас не донесутся вопли боли и страданий. Но это ужасно; о чем я только думал? Я принесу тебе чаю – у меня есть дарджилинг! – а Уильяму ласси [129] Холодный сладкий напиток на основе йогурта, популярный в Индии. .

– У меня правда нет времени на чай, Фадиль, – вежливо сказал мой наставник.

– Что? Нет времени на чай? У тебя, Михос? В таком случае, твои дела в Египте должны быть ужасны, как мои.

Монстролог кивнул:

– Практически во всех отношениях.

– Что на этот раз? Снова контрабандисты? Я говорил тебе, Михос: держись подальше от этого отребья.

– На сей раз дело в другом отребье, Фадиль. Охранка, тайная полиция царя.

– Русские? Но это же ужасно! Что ты сделал царю?

Уортроп улыбнулся:

– Скажем так: у нас с ним конфликт интересов.

– Ох, это не очень-то хорошо – для царя! Ха! – Он облокотился на стол; глаза его жадно сверкали. – Что может Фадиль сделать для своего доброго друга Михоса?

– Их двое, – отвечал доктор и описал Рюрика и Плешеца. – Мне удалось оторваться от них в Лондоне и Венеции, но они отстают от меня не больше, чем на несколько часов.

– И их судно остановится здесь: загрузиться углем и припасами, – Фадиль мрачно кивал. – Предоставь все мне, Михос. Эти двое встретили свой последний рассвет!

– Я не хочу, чтобы ты их убивал.

– Ты не хочешь, чтобы я их убивал?

– Убив их, ты только добавишь себе неприятностей. Не пройдет и недели, как Порт-Саид будет кишеть рюриками и плешецами.

Фадиль фыркнул и стукнул кулаком по открытой ладони – жест презрения у арабов.

– Пусть приезжают. Я русских не боюсь.

– Ты этих русских не видел. Они сыновья Сехмет-разрушительницы.

– А ты – Михос-лев, страж горизонта, а я Менту, бог войны! – Он перевел на меня сверкающие карие глаза. – А ты кто будешь, сын Джеймса Генри? Твой отец у нас был Анубис, взвешиватель людских сердец. Быть ли тебе его сыном Офоисом, открывающим путь к победе?

Уортроп проговорил:

– Что мне нужно, Фадиль, так это время. Две недели будет хорошо, месяц – еще лучше, четыре месяца – мечта. Можешь мне его дать?

– Если бы ты позволил мне их убить, я дал бы тебе вечность! Но да, у меня есть друзья в Порт-Саиде, а у них есть друзья в суде Тауфик-паши [130] Правитель Египта в 1879–1892 гг. . Это можно устроить. Обойдется недешево, Михос.

– Фон Хельрунг переведет тебе столько, сколько понадобится, – монстролог посмотрел на часы. – И еще одна вещь, – быстро проговорил он. – Мы на пути в Аденский залив, и мне понадобится оттуда транспорт до пункта конечного назначения.

– А что за пункт конечного назначения?

– Не могу сказать.

– Что это такое – не можешь сказать? Это же я, Фадиль!

– Мне нужен кто-то, кто точно умеет держать язык за зубами и не боится слегка рискнуть. Быстрое судно также не помешало бы. Знаешь кого-нибудь такого в Адене?

– Я много кого знаю в Адене, но мало кому верю. Есть один, который не так плох. Быстрого судна у него нет, но он скажет, у кого оно есть… На что это ты такое охотишься, что интересует русского царя и не дает тебе довериться своему старому другу Фадилю? Что на этот раз за чудище?

– Я не знаю, – честно ответил доктор. – Но я намерен это выяснить – или умереть, пытаясь.

Фадиль настоял на том, чтобы проводить нас, и, казалось, все на людных улицах его знали. Всю дорогу от кофейни до сходен до нас доносились оклики: «Фадиль! Фадиль!» – и при каждом крике доктор дергался в сторону: он-то рассчитывал, что визита в Порт-Саид никто не заметит.

– Когда ты закончишь свое жуткое дело и завершится твоя охота на то – сам не знаешь что, ты вернешься и расскажешь все, что можно знать царю, но нельзя Фадилю! Мы попируем фасихом и кюфтой, и я представлю своих дочерей Уильяму – или лучше сказать, Офоису? Ха-ха!

Он сильно хлопнул меня по спине, украдкой огляделся и вытащил из кармана брюк некий небольшой предмет. Это был вырезанный из алебастра жук-скарабей, вделанный в ожерелье. Фадиль сунул амулет мне в руки, сказав:

– Это хепер, мой новый юный друг, времен Десятой династии [131] То есть сделанный не позже 1980 г. до н. э. . По-древнеегипетски его название значит «рождаться». Он принесет тебе удачу.

– И несколько лет в тюрьме, если власти нас с ним поймают, – сухо прибавил доктор.

– Я честно заполучил его, выиграл в «псы и шакалы» у очень пьяного венгерского виконта, что купил его у уличного мальчишки в Александрии. А теперь не оскорбляй меня отказом от моего подарка.

Он обнял Уортропа, увенчал медвежье объятие поцелуем – египетским знаком дружбы – и запечатал и на мне один, точно в губы. Мое изумление он нашел чрезвычайно смешным; его грубоватый хохот доносился до нас всю дорогу по сходням и до самого корабля.

– Не следовало тебе принимать это, – сказал Уортроп, имея в виду скарабея. – Теперь ты забрал его удачу.

Он грустно улыбнулся. В шутке, подумал я, была лишь доля шутки.

Французам понадобилось десять лет, чтобы построить Суэцкий канал, и на то, чтобы пересечь сотню его миль, казалось, требовалось столько же. Наш пароход полз по воде со скоростью, которую посрамила бы и улитка, и пейзаж, если можно было так его назвать, не предлагал ничего, на что можно было бы с приятностью отвлечься – пустыня налево, пустыня направо, а наверху – пылающее небо, до солнца только руку протяни. Единственным признаком жизни за бортом были мухи, чьи болезненные укусы терзали нас всякий раз, как мы выходили на палубу. Доктор заслышал, как я их кляну, и сообщил: «У древних эти мухи олицетворяли стойкость и ярость в битве. Воинам-победителям дарили их как символ доблести». Такая историческая сноска, возможно, была бы куда более занимательна в нашей гостиной на Харрингтон-лейн. В настоящий момент мухи символизировали скорее безумие, а не доблесть.