Андрей Фролов - Яма на дне колодца

Наверное, первым делом стоит задуматься о вампирах.

Вспомнить все, что читал, смотрел или слышал. Сам же презрительно кривлю нос, когда современник из романа или боевика сталкивается с кровососами, якобы ровным счетом ничего о них не зная.

Я про кровососов слышал немало. Но мысль о том, что семейство — вампиры, приходит отнюдь не в зале ужина, когда Колюнечке так и не удается прокусить мою шею. Позже — когда Эдик и Пашок отнесли мое безвольное тело в подвал и бережно уложили в постель. Когда проснулся, вспомнил и чуть не закричал.

Это не вампиры…

Или не такие, к каким я привык благодаря Райс, Кингу и Стокеру. Несмотря на то что в доме почти нет зеркал, я видел их отражения. Они выходят на улицу днем. Жанна не спит в гробу — я уже не раз бывал в ее постели и могу подтвердить это под присягой. Марина добавляет в еду немало чеснока. Не удивлюсь, если христианские кресты тоже не возымеют силы.

Обстоятельства, с которыми я столкнулся по эту сторону высокого кирпичного забора, настолько необычны и странны, что не укладываются в привычные каноны и рамки.

Я познаю страх.

Не литературный, который в нас пытаются заложить-внедрить писатели. Но реалистично-жизненный, какой подкатывает, когда подруга гнется от передоза… или приятеля надели на нож, а ты упорот настолько, что не можешь даже набрать «03». Страх высшего порядка, иррациональный, не поддающийся измерению и оценке. Бороться с ним помогает сон — почти сутки я не выбираюсь из кровати, и только Марина время от времени приносит мне чашку бульона.

В последнее время она немного отстранилась — некоторые женщины умеют на расстоянии чувствовать, когда желанный мужчина стал принадлежать другой. Но все равно льнет, как влажная рубашка на ветру. Постоянно сбегает с кухни, чтобы напоить горячим или подоткнуть одеяло.

— Тебе нужно отдыхать, — говорит она. — Набирайся сил, — советует она. — Ты сильный, ты через это пройдешь… — И словно невзначай демонстрирует левое запястье, на котором белеют едва заметные застарелые шрамы.

Остальные ко мне не лезут совсем — ни с расспросами, ни с соболезнованиями. Вероятно, как и сортировка мусорной кучи, покусы их тоже не миновали.

Меня отсутствие интереса устраивает, как нельзя больше. Сплю без снов, хоть и тревожно. Стараюсь не расчесывать зудящий синяк. Дважды плачу. Жду…

Окончательно в себя прихожу только на следующее утро.

НТПЧЯНСБЖД.

Кровоподтек на шее заживет, как и багровый рубец ужаса, перечеркнувший душу. А упасть ниже, чем я уже опустился, просто невозможно. Дно этой душевной ямы обито мягкой резиной, разрешая отдохнуть и пожалеть себя. А еще из колодца видны звезды…

Я позволяю Жанне использовать себя. И Колюнечке позволяю, и Константину, и всему Особняку. Уставившись в низкий потолок и бережно ощупывая шею, начинаю анализировать, как могу использовать его в ответ.

Познания по химии ограничены, я всегда был склонен к гуманитарным наукам. Но все равно перебираю в памяти разноцветные бутылки, забившие хозяйственный склад и многочисленные кладовки, — средства для прочистки труб и унитазов, раковин, фаянса и паркета. Записываю на обрывках мыслей чернилами надежды пропорции содержания диметилкетона, гидроксида метила, этилового эфира и терпентинного масла. Средства для чистки ванн и писсуаров — настоящий рай для толкового алхимика.

Надеюсь, Особняк этого не понимает…

А еще надеюсь, что до этого не дойдет, и выпавший из кладки кирпич поможет мне…

— Выпей, — говорит Марина, присаживаясь на край кровати и распугивая опасные мысли. — Я добавила в чай немного коньяку, тебе станет легче.

Первое время из дома меня не выпускают. Да и работой особенно не загружают. Эдик прохладно-обходителен и в меру заботлив. Уроки отменены, я совсем не вижу мальчишку. Это к лучшему — иногда мне кажется, что я настолько преисполнен затаенной ненависти и негодования, что наброшусь на Колюнечку и со всей дури влуплю по маленькому пухлому личику…

Когда Феклистова передает мне шоколадный батончик — подарок щенка, робко оставленный для меня на кухне, — я едва удерживаюсь, чтобы не запустить в нее упаковкой. Благодарю, прячу в карман и продолжаю полировать тяжелые подсвечники.

Дом пахнет затхлостью и запустением, будто фанерная дачная будка, в которой уже лет двадцать не было хозяина. Единственным ярким пятном, как прочерченная по воздуху люминесцентная лента, остается шлейф духов Жанны. Скользит где-то рядом, наблюдая из гулких анфилад и не приближаясь.

День прекрасен.

Он по-бунински упоителен и по-чеховски размерен.

Так и требует воспевать себя в акварели и стихах.

На небе ни облачка. Июньское солнце переплескивает через забор и бьет в домину таким мощным потоком, что делает его удивительно красивым. Металлические трубы, флюгера, водостоки, перила, решетки и оконные задвижки сверкают; стекла плюются солнечными зайчиками, прогретые каменные стены начинают дышать. На какое-то время Особняк втягивает зубы и когти, притворяясь самой обычной усадьбой.

После обеда Эдик приносит благую весть — в честь хорошей погоды все дальнейшие работы по дому отменяются. Желающие могут позагорать за сараем, откуда не видны шезлонги хозяев, бассейн и натянутый над столами тент. Вечером, намекает холеный домоправитель, если настроение Константина не ухудшится, нам позволят допить только что вскрытый пивной кег.

Мы маринуемся за углом сарая всю вторую половину дня, слышим несмолкаемый смех Колюнечки. Санжар и Пашок рубятся в карты, потом в нарды, потом в домино, и компанию им составляет Чумаков. Я вроде как вместе со всеми и одновременно особняком.

— Братюня, партейку? — тасуя колоду, интересуется торчок.

— Позже, — отвечаю я, прикрывая глаза.

Только Феклистова все старается быть поближе, но ее я игнорирую. Подставляю солнцу рубцы на шее и сжимаю в кармане нож из нержавеющей стали. Столовый, но с острым кончиком, предназначенный для стейков. Сворованный позавчера после помывки хозяйской посуды и до сих пор не обнаруженный. Мое единственное и крайне ненадежное оружие.

Виталина Степановна спит в раскладном кресле, безвольно раскинув руки. Пашок, заботливый ублюдок, даже поставил над ней зонт, чтобы не обгорела на жарком и лучистом солнце.

Эдика, конечно же, с нами нет. Прислуживает баринам на коктейльной вечеринке заднего двора. Еще утром бассейн промыт, прочищен и наполнен, в нем с визгом резвится мелкий кусака.

Солнце клонится к забору. Цепляется за фонарный столб, срывается и продолжает падение.

Появляется Эдик. Делает многозначительный жест, Валек и Санжар уходят. Уходят, чтобы через несколько минут притащить полупустой серебристый кег, большая часть которого, я уверен, перекочевала в желудок Петра. В пластиковые стаканы бьет пенное.