Андрей Фролов - Яма на дне колодца

Эдик внезапно возвращается за занавеску. Подходит к зеркалу на стене. Наваливается, опираясь на раму локтем — близко-близко, почти касаясь стекла носом, как будто собрался давить прыщ. Поднимает очки на лоб и внимательно рассматривает собственные глаза, оттягивает нижнее веко.

— Ладно, — тянет Пашок. Медленно — слишком медленно, направляется к двери. Ухмыляется, качнув подбородком и насмехаясь над урчанием моего желудка. — Давай, братюня, подол там себе, нах, не обгадь.

Скалится, оправляет галстук и выходит прочь.

— Эдик? — зову я, едва закрылась дверь. — А Беовульф точно сильный боец?

Тишина.

Разрезая ее шелестом одежды и шуршанием подошв по ковролину, я иду за занавеску.

— Эдик? Нам пора…

Тишина.

Мажордом стоит, уставившись в собственное отражение. Планшет с бумагами лежит возле ноги. Зрачки — булавочные головки. Если бы торчок вышел из подвала минутой позже, обязательно бы заметил его приход.

Кожа Эдика посерела, дыхание стало замедленным, старческим.

— Что это было? — спрашивает тихо. Цепляется за меркнущее сознание. Собирает в кучу остатки умения связно излагать мысли. — Что ты мне дал?

— Ничего, — говорю я. — «Зажигалка», — говорю затем, не испытывая ни удовлетворения, ни победной эйфории. — Ты бы прилег?

Он тянется к отвороту пиджака. Оказываюсь рядом, подхватываю его — мягкого и управляемого, словно сонное дитя.

— Не волнуйся, — шепчу заботливо и негромко. — Тебе нехорошо. Но я справлюсь, сделаю все за тебя. Ты ведь объяснишь, что нужно делать?

— Так нельзя, — бормочет он, уплывая все дальше и дальше. Туда, где хорошо. Туда, где маленькие мальчики не пьют кровь убитых лошадей, а женщины оставляют на паркете красивые, самые обыкновенные следы своих миниатюрных ножек. — Камни… Круги… Ты ведь понимаешь… Они такие беспомощные, не могут прикасаться…

— Не волнуйся, не волнуйся, — я словно бабка, баюкающая внука. Кладу его на кровать, не позволяя дотянуться до пистолета. Это несложно. — Все сделаю сам, ты только расскажи, ладно?

— Он у себя… — бормочет престарелый педераст, блаженно улыбаясь. — Понимаешь? Ему нельзя вниз, собаки будут пугаться… не смогут выступать… Но его нужно разбудить… Без него мы в опасности…

— Сделаю, обещаю, — ласково вру, незаметно нащупывая пульс. Переворачиваю старика на бок, ослабляю бабочку на шее. Если я перестарался, сейчас главный слуга отойдет в мир грез на волнах самого шикарного трипа. — Что нужно делать?

— Состязание… бумаги… там таблица, турнир, вызывай поименно… — он икает, и тут же смеется над этим. — Проигравших уносят другие участники… собак тоже они… те, кто пока не дерется… — Снова икает и снова хихикает, рассматривая ладонь. — Ох, что-то мне нехорошо. Я полежу тут недолго, ладно? Дисечка, разбуди меня через шесть минут, ладно?

— Конечно, дружище, — говорю я, осторожно вынимая из его кармана связку ключей от почти всех дверей усадьбы. Затем достаю из подмышечной кобуры пистолет. Тяжелый кусок смертоносного металла, который сую себе за пояс. Позвоночнику холодно. — Все сделаю в лучшем виде. Помнишь, я же репетитор? А мы очень-очень умные, да.

На миг его глаза стекленеют, и я понимаю, что перестарался.

Но вот взгляд снова смещается на меня, и губы продолжают шевелиться:

— Костик? Ложись ко мне, уже поздно… мне так холодно…

Молчу, наблюдая за его угасанием. А затем он вдруг спрашивает, на короткий миг рывком вернувшись в реальность:

— Денис, зачем ты так со мной?

Поднимаясь с кровати, я неспешно застегиваю пиджак и отвечаю:

— Потому что могу.

Скрежет каменных жерновов в моей голове окончательно стихает. Дом замирает в ожидании и тревоге. Но не я причина этого замешательства, а наступающий Ирлик-Кара-Байрам. На миллионный город обрушилась ночь — чтобы понять это, не нужно смотреть на часы.

Вынимаю из кармана склянку с остатками «Зажигалки».

Жидкость внутри пузырька коричневая, словно полированная гладь гроба. Словно карие глаза любимой женщины. Будто цвет дерьма. Выдержанный коньяк. Хороший ароматный табак. Ее загорелая, смуглая кожа, по которой так приятно скользить руке.

Раздумываю, не оставить ли себе, если дело пойдет наперекосяк.

Ставлю на прикроватную тумбу, вздрогнув от глухого стеклянного стука.

Обойдусь. Справлюсь. Выдержу.

Хотя теперь остается самая сложная часть.

Я успеваю в тот самый момент, когда Алиса начинает нервничать. А может, даже что-то подозревать. Сталкиваюсь с ней в проеме западной двери — хозяйка отправилась лично посмотреть, отчего задерживается ее самый верный пес.

— Эдуард отправился вниз, — беззастенчиво вру я экспромтом, закрывая за собой створку и входя в гараж. — Но затем ему придется ненадолго вернуться в постель. Нездоровится, еле на ногах стоит. Наверное, желудочная инфекция. Едва до туалета, простите, успел… Да на него смотреть страшно, поверьте!

И тут же доверительно добавляю, едва ее идеальные брови удивленно лезут на лоб.

— Поручил мне его подменить, — поднимаю пластиковый планшет с бумагами, словно неопровержимое доказательство. — Все объяснил, все рассказал. Я справлюсь, Алиса, поверьте.

Она смотрит на меня.

Безмолвствует, раздумывает над человеческими слабостями.

Взвешивает, насколько я могу быть лжив или правдив. Взвешивает все обстоятельства, заставившие мажордома расстаться с заветной папкой. Гадает, мог ли я сам сочинить историю о том, что Эдик потопал на нижний уровень, или это действительно так.

Спокойно выдерживаю взгляд, холодея мыслями. Пашок, уже занявший положенное место за стульями семейства, нашего разговора не слышит. Но чувствую — он тоже заинтересованно наблюдает.

Алиса спрашивает:

— Справишься?

— Справлюсь. Тут сценарий, список участников и последовательность выступлений.

Я совсем не лгу, успев по диагонали просмотреть большую половину листов. Старый манерный хрыч сам облегчил мне работу — благодаря его педантизму, страницы пестрят доходчивыми таблицами и графиками, вплоть до расписанного хронометража. Продолжая держать их перед собой, спешно добавляю:

— Насколько понимаю, самое время начинать.

Она не отвечает. Молча уходит за стол, цокая каблуками и покачивая идеально круглым задом. Наверное, я должен испытать возбуждение. Или хотя бы интерес. Но не испытываю ничего. Прохожу к клетке, на дальней стороне которой в раздевалочном загоне столпились карликовые «рыцари».

И наконец-то осматриваюсь.

Кольцо софитов включено, подвальный гараж затоплен ярким неживым светом. В меру прохладно, в меру тепло. Едко пахнет псиной, по́том, кожей и страхом, а поверх этого плывет аромат блюд, вынимаемых Мариной из кейтеринговых шкафов.