Андрей Фролов - Яма на дне колодца

Для этого они открывают вторую дверцу пластиковой переноски, дразнят, заманивают внутрь. А затем умело, бесстрашно и ловко захлопывают обе створки одновременно, оттаскивая потяжелевшую клеть от арены. Я холодею, представляя, что произойдет, если хоть один из псов вырвется наружу…

— Мама, это прекрасно! — кричит Колюнечка.

— Браво! — вторит ему Петр, раскачиваясь в кресле.

Алиса улыбается, соглашаясь с обоими. Задумчиво рвет на тонкие полоски белую тряпичную салфетку. Еще раз снисходительно кивает мне через омертвевшие парсеки подвала. Дает понять, что я справляюсь.

Останки Секиры уносят в темноту, еще на ринге завернув в целлофановый мешок — уж слишком растерзан бывший гладиатор, заливая своей кровью все вокруг. Коротышки снова посыпают красные лужи песком. Снова тащат к дверце очередную собачью будку. Нет, не одну… на этот раз сразу три. Составляют торец к торцу, будто вагоны поезда, и я понимаю, что произойдет дальше. Внутри Скорпион, Кусака и Алмаз.

Объявляю двуногих бойцов, которым выпал черед проливать кровь в честь Черного Ирлика. В честь Константина и его безумной семьи. В честь дома, который отнимает души…

На арену выходят Рыжий Гном, Нокдаун и Бритва. У одного сеть и копье, второй вооружен мечом и баклером, в руках третьего двуручный кистень. Гладиаторы приветствуют хозяев, заставляя в очередной раз поразиться безумию, заставившему их по доброй воле шагнуть на это ристалище.

Рассредоточиваются, занимая позиции напротив дверцы, из которой рванут собаки.

Помощники выдергивают дверцы, превращая состыкованные короба в тоннель. На песок, перемешанный с багряным, вываливаются два черных ротвейлера и стаффордширский терьер. Серый, как пепел пожарища, выкосившего деревню. С глазами цвета крови, цвета алой помады на воротнике деловой рубахи.

Смотрю на семейство, ловя себя на мысли:

«До чего же они прекрасны сейчас. Даже я, умеющий видеть лишь тлен, замечаю эту красоту. Пасторальная happy family: сдержанный и серьезный отец семейства, его брат толстяк-весельчак, две изумительные в своем очаровании женщины и милый ребенок. Все они, будто болельщики на матче любимой команды, охвачены азартом и возбуждением. Как раскраснелись их лица. Как блестят глаза. Как сжимаются в кулаки пальцы».

Ловлю себя на следующей мысли:

«Даже если бы я не планировал совершить то, что собираюсь, карлики и псы стали бы последней каплей. Даже если бы Себастиан бодрствовал, а у арены стоял Эдик, вооруженный пистолетом. Я бы все равно попробовал убить каждого из них, чтобы избавить землю от этой падали и мрази».

Начинается яростная схватка, за которой я не наблюдаю…

Рычат псы, кричат маленькие люди в маленьких доспехах греческих и римских воинов.

В момент, когда собачьи зубы смыкаются на человеческой плоти, раздается звук рвущейся наволочки. В момент, когда сталь впечатывается в звериную кость, раздается мокрый щелчок и хруст.

Карлики тяжело дышат, прикрывая друг другу спины и стараясь давить псин поочередно. У одного из остяков уже располосовано бедро. Крайний слева ротвейлер припадает на переднюю лапу, заливая свежепосыпанный песок, у второго выбит глаз.

— Давай, собачка, я за тебя болею!

Крик Колюнечки наполнен детским восторгом и злобным требованием исполнить каприз. Алиса склоняется над сыном, чтобы вытереть соус с его пухлой щечки. Трогательно.

Обхожу гараж по кругу. Вроде бы для того, чтобы налить себе стаканчик морса и ухватить с термоконтейнера пару канапе. На самом деле: незаметно защелкиваю замки гаражных ворот. Вкладываю очередной пазл в картину, которую намерен собрать этой ночью.

Рубаха под пиджаком превратилась в одно большое, вонючее кисельное пятно.

Воздух гаража сгустился, стал вязким и нестерпимо-кислым.

Вижу, как Виталина Степановна, тоже прислуживающая пирующим хозяевам, заламывает руки. Не понять, то ли старуха мучительно переживает за смертоубийство, происходящее внутри арены, то ли охвачена азартом.

Возвращаюсь на прежнее место. Делаю вид, что листаю бумаги. В действительности — кошусь на юго-восточную дверь, последнюю незапертую лазейку из места, которое я намерен превратить в новый круг Ада.

Вводная: сегодня ночью многим предстоит пострадать.

Контрвводная: всем плевать на переживания других. Мне — в том числе.

Дополнительный аргумент: невиновных нет.

Я не могу спасти одну жизнь, предупредив, например, Виталину Степановну, не подставив под удар весь план. Потому — либо все, либо ничего…

Смотрю на трупы, упакованные в целлофан. Смотрю на фиолетовые канистры, спрятанные за раздевалкой маленьких воинов. Какой приятный у них цвет. Будто у подсыхающих чернил стихов, написанных не разумом, а раздираемым на куски сердцем.

Опускаю планшет с бумагами, звонко объявляю победителей.

Мой голос не дрожит, сердце стучит не быстрее обычного.

Все три пса мертвы. Нокдаун не выжил, загрызенный насмерть прямо сквозь кожаный горжет. Бритва едва стоит на ногах. Из его ран вытекло столько, что я готов поставить деньги — парень не дотянет до утра. Относительно сносно себя чувствует только Рыжий Гном. Он и помогает уцелевшему товарищу покинуть арену.

Из двенадцати карликов в живых остается лишь восемь. Из семи бойцовских псов — четверо. Объявляю короткую паузу, пока трупы животных не вытащат с ристалища. Кровь, бегущую настоящими ручьями, уже впору смывать из брандспойта. Смотрю на ее загадочные, неспешные потеки, ускользающие в канализацию. Представляю, как сыто отрыгивает дом.

Марина подает горячие блюда. Остальные помогают ей по мере сил, складируя грязные столовые приборы и выкладывая новые, меняя бокалы и стаканы, обновляя салфетки и тарелки. Гладиаторы-недомерки штопают раны, пьют воду или разбавленное вино и готовятся к продолжению безумия…

Держа планшет перед собой, будто щит, я иду к звериным коробкам. Никогда не боялся собак. Но сейчас меня отчего-то охватывает жесточайший, неуемный страх, приковывающий ноги к полу.

— Держись-ка подальше, — предупреждает один из карликов, подтаскивающих короба к арене. Акцент забавный, рыкающий, очень подходящий к хищному разрезу глаз. — Этим тварям только шанс дай…

— Сейчас выпускаем Нагайну, — осекаю его, нарушая последний приказ Эдика и даже не удосужившись взглянуть в бумаги. Но планшетом помахиваю. — Планы изменились.

— Она уже дралась, — злобно возражает плечистый коротышка, глядит недоверчиво и презрительно. Будто не собирается сойтись в схватке с запертыми в пластике зверьми, а является их любящим дрессировщиком. — И вообще, где Эдуард?

— Не твое дело, — говорю сухо, резко, по возможности властно, и лицо кета вытягивается. — Я вместо него. Исчезни, я должен осмотреть животных и принять решение.