Роман Дремичев - Тайна грязных трущоб [СИ]

Но я должен все-таки пробраться к дому Хоста. Оглядевшись, я понял, что не доехал до нужного адреса всего каких-то пять кварталов. Дом моего друга был совсем рядом всего через несколько переулков — но это если идти через площадь, что в моем положении совсем невозможно и просто граничит с самоубийством. Придется идти через грязные улочки за улицей Родож и отправиться в обход. Это меня совсем не радовало.

Пройдя вперед несколько домов в сторону сражавшихся, я свернул в узкий проулок, ведущий в сердце нищих кварталов. Сразу же ароматы помойки острой иглой впились мне в нос. Кучи мусора громоздились на каждом повороте самой узкой улочки, какую я только видел за всю свою жизнь. Наверное, она даже не имела своего названия. Объедки, грязные тряпки, рванье и гниющие доски вокруг. В старых отбросах слышны треск и шебуршение — облезлые собаки ищут себе пропитание.

Вскоре свет фонарей стал далек, а здесь всем завладела удушливая тьма. Холодный ветер бродил в глухих закоулках и тупиках. На небо медленно всплыла яркая луна, разрезав мрак своим таинственным светом. Спасибо ей, теперь хоть что-то стало видно.

Спустя некоторое время я стал замечать, что грязи стало заметно больше. Черные, дурно пахнущие лужи растекались по дороге, через некоторые мне приходилось чуть ли не „переплывать“. Вот дьявол занес меня в это проклятое место!

И тут я среди куч разного хлама заметил первых обитателей этих мест. Сгорбленные, страшные, в каких-то жутких обносках эти призрачные тени чуть слышно скользили между курганов гнили, выискивая что-то в их смрадных недрах. Кто-то спал, укрывшись вонючим рваньем, кто-то ел, а один даже справлял нужду прямо там, где и ел, а возможно здесь же и спал.

Отвращение и тошнота погнали меня дальше. Быстрее бы покинуть это страшное место.

Туда где свет, где есть воздух, где люди живут, а не умирают медленно и неотвратимо.

Вдруг прямо передо мной из огромной кучи гниющих овощей выскочил странный человек в когда-то ярко красном халате, сейчас зияющем рваными и протертыми дырами.

Он оглянулся на меня, грозно зыркнув из-под кустистых бровей. Оскалился, пустив слюну, и бросился в темноту, скрывшись в той стороне, откуда я пришел. Я успел лишь мельком разглядеть, что он что-то прижимал к своей тощей груди, странный комок, покрытый чем-то липким, блестящий в свете луны. Заглядевшись на него, я запнулся обо что-то и рухнул с громким плеском в гниющую жижу отбросов прямо лицом вниз. Липкая слизь, смешанная с нечистотами, ласково приняла меня в свои объятья. Вонючая вода наполнила мой рот, откуда тотчас выплеснулась волна рвоты. Я закопошился в этой смрадной канаве, бил руками по воде и наконец весь в грязи, огрызках и своей блевотине с трудом вылез из гнилого озерца.

Весь новый парадный костюм, плащ из дорогого сукна — все было безвозвратно испорчено и воняло теперь не хуже этих мест. Теперь я мог бы сойти здесь за своего.

…Странная мысль, очень странная…

Выбравшись на сухое место, я столкнулся с тем, что послужило предметом моего падения. И ужас сковал меня. Передо мной на „перине“ из травы и овощей лежало тело молодой девушки, припорошенное мусорными ошметками. С первого взгляда было ясно, что девушка мертва. Это было хорошо видно по ее белой, словно кусок мела, коже, остекленевших глазах — жизнь покинула это тело, слепо уставившееся в пустоту.

Стараясь бороть тошноту, вновь нахлынувшую на меня, я подошел к девушке и осмотрел ее. Дико закричав, я бросился дальше по улице, не разбирая дороги, хлюпая по лужам и оскальзываясь на объедках. Я бежал все дальше и дальше, подальше от этого места. Ибо здесь меня посетил самый тяжелый и невыносимый приступ ужаса. У девушки не было сердца — в груди зияла рваная рана, края которой были искусаны — я могу поклясться — человеческими зубами. Теперь я понял, что за странный предмет нес нищий, пробежавший мимо меня — то было сердечко несчастной, нашедшей свой последний приют на помойке среди грязи и мусора.

Я мчался по петляющей улочке все вперед, не замечая ничего и никого вокруг, и, выскочив за очередной поворот, резко остановился. Новая картина ужаса ночи предстала передо мной. От увиденного и всего уже пережитого у меня помутилось в глазах, я готов был вот-вот упасть в обморок, но держался.

Прямо посреди улицы в свете одинокого фонаря на куче отбросов сидели двое грязных голых человека, покрытых слизью и огрызками. И увлеченно ели сырое мясо — целыми кусками отрывая его от тела женщины средних лет, кровь капала с их губ, черными полосами перечеркивала грудь, но они этого словно не замечали.

И тут мои нервы сдали. Закатив глаза, брызгая слюной, я взревел и на старости лет, словно мальчишка бросился прочь…

Что происходило потом, я не в состоянии вспомнить. Память, жалея меня, отказывается показывать мне путь, который я прошел до дома. Я не знаю, как добрался до него с другой стороны города. Но понимаю, что ужасы сегодняшней ночи навек оставили гноящиеся шрамы как на моем теле, так и на душе. Сердце так и рвется наружу от всего увиденного. Боль в груди нестерпима.

И теперь я уже знаю, что жить мне осталось совсем немного. Может это конечно и бред старого маразматика, но мне кажется вчера вечером я видел из окна своего дома того самого нищего, что украл сердце из груди бедной девушки. Он смотрел прямо на меня. Словно знал, что я вижу его. И он улыбался. И тогда страх поразил меня. А после он ушел, но я знаю, он еще вернется…»

Вот что я прочел в прощальном письме моего старого друга. И тут я встрепенулся — странный шорох из подворотни скрытой от меня кустами жасмина заставил меня оглянуться. И крик ужаса вырвался из моей груди, во рту пересохло, а сердце готово было выскочить из груди. Из темноты на меня надвигался страшный оборванный старик, в его глазах горел странный багровый отсвет, он улыбался, скорее скалился, обнажая гнилые зубы, а костлявые руки с крючковатыми пальцами тянул прямо ко мне, острые черные когти блестели на них. Удар, боль, слышно лишь треск одежды, а дальше все — темнота…

Ранним утром остывший труп мистера Джонатана Эриса был обнаружен в кустах смотрителем парка. Ужас исказил его лицо, свел судорогой руки. А в груди зияла черным провалом дыра, обнажая сломанные ребра. Сердца у несчастного не было.