Михаил Гаёхо - Поднимаясь колёсами на гору Фудзи. Сборник рассказов

Прошло время, пока я встретил Сотейкина. Мы встретились случайно на улице.

– Ну, – спросил я, – как поживают африканские бегемоты?

– Кино показывали про бегемотов, – сказал Сотейкин.

– А что же так? – спросил я.

Мы зашли в кафе. Взяли сыра и мяса.

– А что же так? – спросил я. – Или что-то не то там вышло?

Сотейкин выпил из бокала, меланхолично зажевал кусок мяса.

– Все так, – сказал он, – все так и должно было быть.

– А ты изменился, Коля, – сказал я.

– Я похудел, – сказал он, – на пять килограммов. И аппетит, кажется, нормальный, а все как-то не впрок. – Он отрезал мяса и намазал кусок горчицей.

– Ну что же, за здоровье твоего гиппопо? – предложил я, разливая в бокалы.

– Кхе, – он поперхнулся куском. И не говоря слова, вынул из кармана плоскую коробочку – микроконтейнер. Щелкнул затвором, открывая линзу окуляра. Я приложился глазом. Там, увеличенные оптикой, суетливо толкались маленькие живчики, по виду – запятые с хвостиками.

– Сувенир, – сказал Сотейкин, – бегемотии в капле воды.

– Что-что?

– Бегемоты в одноклеточном существовании. У меня и сертификат имеется, – он полез в карман, замешкался, махнул рукой. – Знаешь, один химик в Нигерии изобрел специальное вещество – люкс-фермент, которое добавляется в воду для достижения эффекта. И эти одинокие клеточки, эти – их называют – зооиды, – он постучал ногтем по контейнеру, – могут жить и размножаться, а взрослый большой гиппопотам оказывается лишним звеном при этом. И таким лишним звеном он и признан официально.

– Ты хочешь сказать…

– Ага. И крокодилы, и носороги, и жирафы – все крупные твари, одним словом. Может, и до человека дойдет когда-нибудь очередь? – он ухмыльнулся в половину рта, качнул вперед бокалом, словно предлагая и мне посмеяться, сказал «хе-хе» и сделался задумчив. – А то слишком много его стало, человека то есть. Тебе не кажется? Смотри, я летел сюда над Африкой ночью. Я видел внизу африканские города. Тысячи огней. Миллионы. В иллюминатор я видел с высоты полета… Это было как икра, которую мечут рыбы. Мелкие светящиеся шарики. И я подумал тогда… я думаю, что человек мельчает в тесноте. Как мы измерим человека? Мне пришло в голову, что единица – это человечество – все, а один человек – это одна двадцатимиллиардная. Сравни – он в сотни тысяч раз измельчал по сравнению с тем временем, когда жил Шекспир или Ньютон. И нет сейчас такого, кто выделялся бы своей человеческой величиной, подобно как бегемот выделяется среди других животных. Возьми этого, из Нигерии, – не знаю его имени, и знать не надо. Это мелкий, хитрый человечек, пусть у него хоть семь пядей во лбу, и его люкс-фермент – это тоже изобретение мелкого человека. Да и мы все – мы уже все равно как эти, – он взял в руку контейнер, улыбнулся, посмотрел в окуляр. – Ах! – он вздохнул, – ты прав, Дюдюкин, выпьем за гиппопотама, – он налил, он поднял бокал, – выпьем за его здоровье. «Меж зарослей лотоса он лежит, под кровом тростника и в болотах; тенистые дерева покрывают его своей тенью; ивы при ручьях окружают его; вот, он пьет из реки…»

Копейкин и Рубликов были соседи по лестничной площадке.

Копейкин часто занимал деньги у Рубликова.

Вообще-то Копейкин зарабатывал много больше, чем Рубликов, но он зато и пил много, а Рубликов не пил совсем после того, как однажды прошел курс занятий у дипломированного йога Козлова. Поэтому у Рубликова всегда было больше денег, чем у Копейкина, и именно Копейкин занимал деньги у Рубликова, а не наоборот. Занимал часто, а отдавал все реже, пока общего долгу не набралось около сотни тысяч.

Сто тысяч – это много или мало? Вчера было много, завтра будет мало – в условиях текущей инфляции, а в то время, о котором речь, достаточно, чтобы Рубликов стал проявлять беспокойство и напоминать Копейкину о возврате.

«Я пустой сегодня, – говорил Копейкин, – но как только, так сразу». И тут же просил выручить на десятку до послезавтрашней получки.

Рубликов уже потерял надежду вернуть свои деньги, но, прочитав однажды Евангелие, утешился тем, что хоть и потерял в деньгах, но зато приобрел в области духовной, поскольку в буквальном смысле следовал Нагорной проповеди, где сказано было: «Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся».

Копейкин же, случайно встречаясь с Рубликовым в подъезде, не проявлял угрызений совести, а даже был рад, улыбался, здоровался за руку. Он всегда был без денег, но часто богатый натурой, предлагая Рубликову купить что-нибудь незатейливое. Тут и сумму долга подразумевалось частично учесть при расчете, но Рубликов не хотел подержанных вещей, а от ящика свиной тушенки, предложенного однажды, отказался, потому что незадолго перед тем читал с интересом Коран и прекратил есть свинину. Встречающийся в подъезде Копейкин также и водки предлагал Рубликову выпить – с открытой душой, а Рубликов, само собой отказываясь, думал при этом: «На мои же собственные деньги меня угощает, мерзавец». Нагорная проповедь уже не была для него утешением с тех пор как он прочитал в одной брошюре, что к этой проповеди следует относиться осторожно, понимая ее в иносказательном смысле как притчу, буквального же прочтения требуют другие места Писания – те, в которых говорится о Всемирном Потопе, сотворении Адама из глины и так далее.

И вот однажды Рубликов и Копейкин встретились в очередной раз в подъезде у лифта. Копейкин был трезвый, но с бутылкой водки в кармане. Он как всегда заулыбался и протянул Рубликову руку, а Рубликов подумал в сердцах: «Почему это я должен улыбаться этому проходимцу и здороваться за руку?» И он не стал пожимать протянутую руку Копейкина, а вложил в эту руку мелкую бумажку в пятьсот рублей – может быть, намекая этим на неулаженность денежных отношений, кто знает? Копейкин застыл на месте, в первый раз в жизни чувствуя замешательство – а что, интересно, можно чувствовать, если в протянутую для рукопожатия руку кладут деньги в размере мелкой милостыни?

Рубликов увидел остановившийся взгляд Копейкина и его осенило – тоже первый раз в жизни. Можно сказать, нашло вдохновение. Как раз перед тем он посещал лекции дипломированного колдуна Баранова, на которых тот, в частности, демонстрировал свое искусство гипноза и давал объяснения. Момент был самый подходящий, чтоб вспомнить урок колдуна, и Рубликов начал.

– Держи крепче, – сказал он уверенным в себе голосом. – Теперь подними руку. Вытяни вперед.

Копейкин послушно исполнил сказанное, и Рубликов, сдержанно ликуя в душе, продолжал:

– Так. Хорошо. Можешь поднять руку выше. Можешь опустить ниже. Ты поднимаешь и опускаешь руку так, как тебе удобно, но крепко держишь то, что у тебя в кулаке и слышишь мой голос. Ты крепко сжимаешь руку в кулак и слышишь мой голос.