Тим Пауэрс - Три дня до небытия

Ответил ей Гольц:

– Ты его уже задела. Они движутся против потока времени. Но если ты скажешь: «Привет, дух!», его реплика будет ответом тебе, а не спонтанным приветствием.

– Привет, дух! – сказала Шарлотта.

Гольц покосился на нее, и Шарлотта его глазами увидела свою нервную улыбку. Она поспешила воспользоваться моментом, чтобы поднести огонек к кончику сигареты.

– И он назовет нам выигрышные номера лотереи? – спросила она, выдохнув дым.

– Уже назвал, – сказал Гольц. – И угадал, сколько центов у тебя в кармане. Не стоит показывать ему сиськи – он еще не просил. К тому же, я думаю, они все равно ничего не видят.

– Девятнадцать… двадцать четыре, – поспешно повторила Шарлотта. – Надо было записать цифры!

– Они врут, – фыркнул Гольц. – Не знают они выигрышных номеров.

– Если они движутся назад во времени, – размышляла Шарлотта, – как же они говорят в правильном порядке? Должно получаться, как на пущенной задом наперед записи.

– Молодец, – похвалил ее Гольц. – Они несутся мимо, всего на несколько секунд застревая тут с нами. В эти секунды поток относит их в том же направлении, что и нас. Так что каждая фраза начинается с начала и заканчивается концом, но для нас следующая реплика оказывается их предыдущей.

– Запри его, – велел Раскасс Гольцу, – но монитор не выключай.

– Два дня, – шепнул последний призрак, – я сидел рядом со своим телом, глядя на дыры в своей груди.

Шарлотта, переключившись на Гольца, наблюдала, как его пухлые руки закрывают дверцу. Медные ручки на них были миниатюрными копиями эмблемы Весперса – чаши Грааля: два простых гладких конуса, соединенные вершинами, один расширяется кверху, другой книзу, как двойная мерка для коктейлей в барах, выполненных в стиле Баухаус.

Воспользовавшись мимолетным взглядом Гольца, Шарлотта с жадностью сосредоточилась на этих маленьких медных кубках. Потом Гольц выпрямился и перевел взгляд на нее.

– Каким образом Гармоническое Сближение вызывает духов? – спросила она. Гольц услужливо оглянулся на Раскасса.

– Как Гаргамелла, – ответил тот.

– В смысле – мать Гаргантюа у Рабле?

– Нет… хотя, может быть, название и дали в честь этой… как ты говоришь? Матери Гигантора? Нет, это название большой пузырьковой камеры в швейцарской лаборатории ЦЕРН. Десять тонн жидкости сжимают под высоким давлением при температуре, близкой к точке кипения, а потом давление резко падает, и все невидимые частицы, которые носятся в жидкости, образуют цепочки пузырьков. Они становятся явными, фактически существующими, а не невидимыми и потенциально возможными.

Раскасс махнул рукой в ночь за окном.

– Все эти мистики, забираясь на вершины гор, опустошают все вместе свои сознания, вроде как внезапно сбрасывают давление в водяном баке общей психики, и сущности, которым положено оставаться низковероятностными потенциалами, вдруг актуализируются.

Шарлотта выгребла мелочь из кармана джинсов и показала ладонь. Гольц посмотрел, и она тоже увидела три четвертака и пятицентовую монетку.

– И правда, восемьдесят центов, – сказала она.

– Окажись там пять монет, они бы зависли, – усмехнулся Гольц. – Они, как некоторые примитивные культуры, знают только пять чисел: один, два, три, четыре, много.

Раскасс, облокотившись на складной столик, выглядывал в окно по правому борту. Шарлотта переключилась на его зрение и увидела точки оранжевых огоньков в горах.

– Пожары отсюда до Гумбольдта, Тринити и Сискию, – тихо проговорил Раскасс. – И все загорелись от молнии, ударившей вчера около полудня.

– Ну, – заметил Гольц, – пуля пятидесятого калибра на лету зарядит немало пылинок. А Лизерль Марити двигалась намного быстрее.

– Да уж, здесь отдохнешь! – проворчал Маррити.

Он плотно закрыл тяжелую дверь, но снаружи все равно пробивались голоса и скрип каталок. Больничный коридор пах хлорофилловыми опилками, как пол в клетке хомячка, а в палате еще держался запах лимонного крема и говядины с подливой, хотя сиделка уже забрала поднос, на котором полчаса назад Дафне принесли желто-бело-бурое пюре. На стене над ее кроватью висел листок с отпечатанной на машинке инструкцией «Как правильно глотать». Что-то около дюжины важных пунктов. Лежа в кровати, Дафна всего этого не видела.

Горло ей перевязали марлевой повязкой. Безуспешно пытаясь применить прием Геймлиха, он сломал ей два ребра, но они не требовали ни жгута, ни бандажа. Дафна взяла карандаш со столика на колесах, стоявшего возле кровати, и написала на верхней странице принесенного Фрэнком блокнотика: «Снотворн. бы? И себе попроси». От ее движений закачался прозрачный мешок капельницы на штативе; к счастью, игла, воткнутая в запястье, была закреплена пластырем, так что выскочить ей не грозило.

Маррити оглянулся на синюю брезентовую раскладушку для сна, которую принесла сиделка, когда он отказался от «кардиокресла»: оно выглядело как уполовиненная больничная кровать, снабженная прикрепленным снизу электромоторчиком.

– Мне и так хорошо, – сказал Фрэнк Дафне. Он занял один из двух простых деревянных стульев, стоявших в этой половине палаты; сиденье второго было застелено полотняным квадратиком вроде пеленки, и ему даже не хотелось спрашивать зачем.

Больница Святого Бернардина после экстренной операции перевела Дафну сюда, в педиатрическую больницу Эрроухед. Маррити успокоили, сказав, что сделанный впопыхах разрез потребовал наложения всего четырех швов. Хирург сделал «подкоп» – наложил несколько стежков изнутри, так что снаружи шрама почти не будет видно, хотя края раны он стягивает надежно.

Завтрашнюю его лекцию о современном романе в университете Сан-Бернардино придется отменить, о чем Маррити сообщил по телефону, поэтому на следующий день, как только Дафну отпустят, он планировал выспаться в собственной постели. Проспать целый день.

В палате стояла еще одна кровать, чуть дальше от двери, но пока она пустовала, и Фрэнк надеялся, что ее никто не займет. В приемном покое больницы Святого Бернардина было полно бродяг, которым просто требовались обезболивающие, и ему не хотелось, чтобы рядом с его беспомощной дочерью находился какой-то чужой человек. На этой больничной кровати с приподнятым изголовьем, на тоненькой простыне, накрытая потертым одеялом, она выглядела такой слабой. Маррити привез бы ей Рамбольда, если бы сгоревшего мишку не похоронили во дворе.

Девочка от нечего делать теребила спирали блокнота, и при виде ее привычно обкусанных ногтей Фрэнку стало еще тоскливее – но тут он увидел, что она опять пишет.

«Твой отец был „У Альфредо“?»

– Да, – сказал Маррити и, чтобы не заставлять ее снова писать, добавил: – Думаю, он за нами следил.