Тим Пауэрс - Три дня до небытия

Секунду спустя натянутый голос в трубке отчетливо произнес:

– Да? Мне сказали, что это Фрэнк Маррити-младший.

– Я хотел бы поговорить с собой, – внятно произнес Маррити.

– Можно не наклоняться, – сказал Мишел. – Стойте прямо, говорите как обычно.

На том конце трубки раздался тихий смешок.

– Почему бы и нет? – и добавил куда-то в сторону: – Это вас.

Маррити услышал яростное перешептывание, а потом – голос пожилого мужчины, разговаривавшего вчера утром на кухне с ним и Дафной.

– Алло? – с вызовом произнес старик.

– Дафну донимает тот диббук, – сказал ему Маррити. – Иди туда, где вы ее держите, и скажи: «Уходи, Мэтт». Ей не позволяй ничего говорить. Эта тварь может обратиться к тебе цитатами из «Бури» – отвечай словами Просперо. Думаю, ты их еще не забыл.

– Понятия не имею, что, черт возьми, ты несешь! Я так старался тебе помочь…

– Вычеркнув мою дочь из вселенной! Свою дочь! Ты жизнь должен был отдать, защищая ее. Как ты умудрился за двадцать лет так… так опуститься !

Старик тяжело дышал в трубку.

– Очень может быть, что ты сам узнаешь. Смотри, не вставай позади машины, когда она за рулем.

Он пьян, понял Маррити. Что ж, Фрэнк и сам был пьян. Сходство его напугало. В какой мере этот старик – «другой» человек?

Он ощущал, насколько Дафна сейчас потеряна, и пытался подбодрить ее, хотя ему самому было не по себе.

– Я, – заговорил он, – никогда не пытался избавиться от…

– Я тоже – в твоем возрасте, с твоим жизненным опытом. Ты за кого меня принимаешь? Гармоническое Сближение нарушило непрерывность нашей жизни, а в ее настоящей версии действовали несколько иные факторы, и там ты не делал трахеотомию! Она умерла! Она должна была умереть! Когда ты окажешься в той же ситуации, что и я…

– Я никогда не окажусь в такой же ситуации! Я выберу другой путь.

– Выберешь путь! Как будто у тебя будет выбор!.. Ты будешь просто реагировать на разные ситуации так, как тебе свойственно, в зависимости от каких-то долбаных импульсов твоего мозга на тот момент, а не какой-то там неосязаемой «души». Ты – ртутный переключатель: если пружина подбрасывает тебя до нужной отметки, ты замыкаешь цепь, а если накопилась усталость металла, ты поднимешься не так высоко и не замкнешь. Нет у тебя свободы воли, сынок.

– У меня – есть, и у тебя есть, какие бы оправдания…

– Чушь! – пропыхтел Маррити-старший. – Если бы ученые могли учесть все подробности твоей физиологии и жизненного опыта, они могли бы абсолютно точно предсказывать, как именно ты решишь любую моральную дилемму.

Дилемму! Фрэнк подумал, что эта фраза была отрепетирована заранее. Не для разговора со мной, решил он, этого разговора старый бедолага предвидеть не мог. Должно быть, придумал ее для самоутешения.

– Теория детерминизма Лапласа, – лениво протянул кто-то на том конце линии. – Но она не учитывала принцип неопределенности Гейзенберга.

– Пусть так, – порывисто произнес Маррити-старший, – но тогда наши действия определяются случаем и статистической вероятностью. Но это не…

– Это грех, – глубоко вздохнув, выговорил Фрэнк. Дафне он послал целое облако образов: обнял ее, взял за руку, и, ободряя дочь, сам почувствовал себя увереннее.

– Сказала четвертая костяшка домино двадцать первой! – злобно съязвил старый Маррити и рассмеялся. – «Любой мой грех Он наперед задумал – зачем же адский пламень Им зажжен?» [19]– слышно было, как старик глубоко вздохнул. – Но, послушай, нам надо поговорить – я кое-что должен тебе сказать… ты разбогатеешь…

– От тебя, – перебил Маррити, – мне ничего не надо. Кроме одного: ступай сейчас же к Дафне и скажи: «Уходи, Мэтт».

– Ах, так! Поди купи себе костыли, пока не подорожали.

В трубке щелкнуло, раздался гудок.

Маррити уставился на молчащий телефон. Он не смел поднять глаз на остальных, особенно на Шарлотту, добровольно согласившуюся на забвение вместо Дафны. Этот жуткий старик в трубке был он сам .

Шарлотта словно прочитала его мысли.

– Он не ты. И никогда тобой не был, – она улыбнулась, но по глазам за темными очками ничего нельзя было прочитать. – Для начала, он не встретил меня.

Маррити попытался улыбнуться в ответ.

– И никогда с тобой не целовался, это уж точно, – буркнул он.

– Положите плиту на кровать, – велел Мишел. – Осторожно. А потом все встаньте вокруг и возьмитесь за руки.

Фрэнк, освобождая руки, сунул письмо Эйнштейна в карман.

Когда плита легла на кровать пустой стороной кверху, Маррити и Шарлотта по-турецки устроились на подушках, Лепидопт втиснулся между стеной и краем плиты, Малк встал со стороны двери, Мишел присел в изножье кровати.

Поймав взгляд Лепидопта, Мишел кивнул на цементную поверхность, и Лепидопт полез за пазуху и вытащил из сломанного медальона маленький клочок сложенной бумаги. Развернув пожелтевший лист, он осторожно опустил его на плиту.

– Это отрывок из письма Эйнштейна, написанного в 1948 году, оно выставлялось на аукционе в поддержку Хаганы – предтечи армии обороны Израиля, – пояснил он для Маррити и Шарлотты, достал из кармана картонные спички Фрэнка и чиркнул одну.

Когда он поднес огонек к бумаге, та сразу занялась с краев, окружив начертанные слова голубым пламенем.

– Всем взяться за руки, – проговорил Мишел.

Когда круг замкнулся, он начал произносить слова – вероятно, на иврите. Малк и Лепидопт тоже участвовали, подавая ритуальные реплики. Дважды Маррити различил имя Эйнштейна.

Маррити вдруг подумал, что зря пил так много виски. В теплой комнате, откинувшись на изголовье кровати, он начал засыпать. А, пусть справляются без меня, подумал он. Мне так или иначе надо отдохнуть, на рассвете трудно придется. На рассвете? Какого дня, какого года? Я – один из пятерых людей, сомкнувших руки вокруг чьего-то надгробия, подумал он. И последней смутно мелькнула мысль: «Который из пятерых я?»

Правая рука Лепидопта, которую Фрэнк сжимал в левой ладони, как будто изменилась: кожа стала холоднее, обвисла на костях, словно превратившись в руку старика, но у Маррити не было сил повернуть голову налево. Он закрыл глаза.

Ему снился Эйнштейн, его прадед. Эйнштейн был молод – черные вьющиеся волосы, аккуратные усики – и сидел на балконе второго этажа жилого дома в Цюрихе, со своим другом, Фридрихом Адлером. Было пасмурно, они кутались в пальто и шарфы и, выдыхая пар, толковали о философии и физике – обсуждали Шопенгауэра и Маха. Адлер был очень возбужден, то и дело поправлял на носу круглые очки. Оттопыренные в стороны уши покраснели от холода, усы, обрамлявшие рот, мешали говорить. Обоим шел тридцать второй год, внизу на тротуаре сын Эйнштейна и дочка Адлера строили снежную крепость. Эйнштейн слышал их радостные крики, заглушавшие скрип колес проезжавшего экипажа. Недавно Эйнштейн получил место адъюнкт-профессора в Цюрихском университете – получил благодаря Адлеру. Ему первому министерство образования предложило эту должность, но он отказался, заявив, что для этой работы лучше подходит Эйнштейн. Отец Фридриха, Виктор Адлер, был лидером австрийских социал-демократов, и Фридрих надеялся пойти по его стопам и заняться политикой.