Брэм Стокер - Граф Дракула, вампир (сборник)

Ее муж снова застонал. Она сильнее сжала его руку и, с состраданием глядя на него, будто это он жертва, продолжала:

— Я чувствовала, как силы меня покидали, и впала в полуобморочное состояние. Как долго продолжался этот ужас, не знаю; но мне казалось, что прошло много времени, прежде чем он убрал от моего горла свой безобразный, ухмыляющийся рот. Я видела, как с него капала свежая красная кровь...

Воспоминание, казалось, на время лишило ее сил, она поникла и упала бы, если бы ее не поддерживала рука мрка. Усилием воли она овладела собой и продолжала:

—Затем он стал издеваться надо мной: «Итак, вы, подобно другим, хотите бороться со мной. Вы желаете помочь этим людям поймать меня и помешать мне исполнить задуманное. Вы знаете теперь и они тоже знают отчасти и скоро узнают вполне, что значит встать мне поперек дороги. Им следовало бы беречь свою энергию для самозащиты. В то время как они действовали хитростью против меня — меня, который властвовал над народами и повелевал ими, когда ваших друзей не было еще на свете,— я разрушал все их планы. И вы, самая дорогая для них, вы сделались плотью от моей плоти, кровью от моей крови; родная мне, мой живительный источник на время, вы будете потом моим товарищем и помощником. Вы будете отмщены; ведь никто из них не окажет вам помощи. Но пока вы должны быть наказаны за то, что вы сделали. Вы помогали вредить мне — теперь вы будете являться на мой зов. Когда мой мозг прикажет “приди”, вы поспешите через моря и земли на мой зов; для этой цели я сделаю вот что». Он распахнул при этом рубашку и длинными ногтями вскрыл жилу на своей груди; когда кровь брызнула, он крепко зажал в одну руку обе мои руки, другой рукой схватил меня за шею и прижал мой рот к ране, так что я должна была задохнуться или проглотить немного... О Боже мой, Боже мой, что я сделала? Что сделала я такого, чтобы заслужить этот ужас? Ведь я всегда старалась быть кроткой и честной. Господи, смилуйся надо мной! Сжалься над бедной душой, которой грозит более чем смертельная опасность; яви милосердие и пожалей тех, кому я дорога!

Затем, она стала тереть губы, как бы желая очистить Их от осквернения.

Пока она рассказывала свою страшную историю, восток алел и делался все светлее. Харкер был молчалив и спокоен; но на его лицо, по мере того как продолжался страшный рассказ, надвинулась серая тень, которая все более и более темнела при утреннем свете, и, когда блеснула красная полоска утренней зари, лицо казалось совсем темным под побелевшими волосами...

Мы решили, что один из нас должен оставаться поблизости от несчастных супругов до тех пор, пока нам можно будет собраться и обсудить дальнейшие действия.

В одном я уверен: на своем дневном пути солнце не встретит сегодня более несчастного дома.

3 октября.

Я пишу эти строки, потому что должен что-нибудь делать, не то сойду с ума. Только что пробило шесть, и мы через полчаса должны собраться в кабинете и позавтракать, так как доктор Ван Хелсинг и доктор Сьюард решили, что если мы будем голодны, то не сможем исполнить наш план. Да, сегодня наши силы будут страшно напряжены. Я должен писать во что бы то ни стало, потому что не могу думать.

Я должен описать не только основные факты, но и каждую мелочь. Быть может, эти-то самые мелочи и объяснят нам все скорее, чем основные факты. Знание прошлого не может ухудшить моего положения или положения Мины.

Но мы должны верить и надеяться. Бедная Мина сейчас, рыдая, сказала мне, что вера проверяется невзгодами и лишениями и что мы не должны ее терять, тогда Господь в конце концов не отвернется от нас. В конце концов! О господи! Какой же сужден конец?.. К делу! К делу!

Когда доктор Ван Хелсинг и доктор Сьюард, осмотрев беднягу Ренфилда, вернулись, мы стали решать, как действовать дальше, Доктор Сьюард рассказал, что, когда они с доктором Ван Хелсингом спустились вниз, они увидели Ренфилда, распростертого на полу. Лицо его было все в кровоподтеках, а шейные позвонки сломаны.

Доктор Сьюард справился у служителя, который дежурил ночью, слышал ли тот что-нибудь. Тот признался, что задремал и проснулся, услышав в комнате громкие голоса, а затем Ренфилд воскликнул: «Боже! Боже мой!», после чего как будто что-то упало, и когда служитель вошел в комнату, то увидел Ренфилда, лежащего ничком на полу как раз в той позе, в которой увидели его господа врачи. На вопрос Ван Хелсинга, слышал ли он один голос или несколько голосов, точно ответить не смог; сначала ему показалось, что голосов было два, но, так как в палате никого больше- не оказалось, возможно, голос был только один. Он мог поклясться, что слово «Боже!» было произнесено пациентом. Доктор Сьюард, когда мы остались одни, сказал, что не хочет широко обсуждать случившееся и, ввиду возможного расследования, не нужно раскрывать правду, так как этому никто не поверит. Он счел возможным на основании показаний служителя написать свидетельство о смерти, последовавшей вследствие падения с кровати. Расследование может быть проведено по настоянию коронера, но и тогда они, по-видимому, придут к тем же выводам.

Перед тем, как приступить к обсуждению наших дальнейших действий, мы решили, что Мина должна быть в курсе дела, что ни одно происшествие, сколь бы страшно оно ни было, не должно быть скрыто от нее. Она с нами согласилась. Но как же было тяжело смотреть на нее, такую храбрую и в то же время такую печальную, исполненную отчаяния.

— Отныне мы ничего не должны скрывать друг от друга,— сказала она,— к сожалению, мы слишком много скрывали. И кроме того, я не думаю, чтобы что-нибудь могло причинить мне большие страдания, чем те, которые я испытала и которые я сейчас испытываю. Что бы ни случилось, это должно придать мне новое мужество, возбудить новую надежду.

Пока она говорила, Ван Хелсинг пристально смотрел на нее, а затем произнес спокойным голосом:

— Дорогая мадам Мина, разве вы не боитесь не только за себя, но и за других после всего, что произошло?

Лицо ее опечалилось, но глаза сияли, как у мученицы, и она ответила:

— Ах нет! Потому что я готова на все!

— На что? — спросил он ласково, тогда как все мы сидели молча, потому что каждый из нас имел смутное представление

о том, что она подразумевала.

Ответ ее отличался прямолинейной простотой, будто она констатировала самый обыденный факт:

— Потому что, как только увижу, что причиняю горе тому, кого люблю,— и буду зорко за этим следить,— я умру.

— Неужели вы хотите покончить с собою? — спросил он хриплым голосом.

— Да, я сделала бы это, если бы у меня не было друга, который меня любит и который избавит от такого горя, такого отчаянного поступка.