Юлия Набокова - Трепет черных крыльев (сборник) [дополн. изд.]

После того как Кунцевич раскрыл свою личность и показал Заславскому телеграмму из Департамента полиции и разыскной циркуляр, вся спесь с бывшего герцога слетела.

— Душу облегчить не желаете, Моисей Пейсахович? Об убийстве Песецкого рассказать не хотите ли?

— Вы что, ребе, чтобы я вам исповедовался? И о каком убийстве какого Песецкого вы говорите?

— Я понимаю, что улик у нас нет и что без вашего чистосердечного признания мы на вас убийство Песецкого не повесим…

— А раз понимаете, так чего об этом разговоры разговаривать? — перебил чиновника Заславский.

— Да нет уж, давайте поговорим. Вам нравится во Франции?

— К чему этот вопрос?

— Здесь очень приятный, мягкий климат, не находите? Гораздо лучше, чем в Сибири. А уж тамошнюю и здешнюю зимы и сравнивать нельзя! А зима не за горами. Вы только представьте: мороз, ветер, кандалы, этап, каторжная тюрьма, а потом — какая-нибудь деревня Кукуево в Туруханском крае, где вы много лет будете сходить с ума от тоски.

Заславский закрыл глаза и затряс головой:

— Хватит! Замолчите! Грешно издеваться над человеком, находящимся в полной вашей власти.

— Я и не думал над вами издеваться. Я просто попытался напомнить вам то, что вас ждет. Прошу извинить, если картина получилась слишком яркой. Но нарисовал я ее отнюдь не для того, чтобы над вами издеваться. Я хочу подсказать вам в обмен на откровенный рассказ про манускрипт, как всего этого избежать.

Заславский смотрел на сыщика недоверчиво:

— Ну и как же?

— Да очень просто. Вы признаетесь в убийстве Песецкого, после чего французские власти приостанавливают вашу экстрадицию. При умелой защите за это убийство вы получите максимум лет пять, которые проведете не на сибирском морозе, прикованным кандалами к тачке, а во вполне комфортабельной здешней тюрьме. Ну а за пять лет в отечестве нашем много чего может измениться. Глядишь, манифест какой выйдет или другое послабление, или срок давности истечет.

Заславский задумался. Наконец, перебрав в голове все относящиеся к нему статьи Уложения о наказаниях, Устава уголовного судопроизводства и Уголовного кодекса Французской Республики и просчитав все варианты, улыбнулся:

— Спасибо за подсказку, господин сыщик. Я, пожалуй, воспользуюсь вашим предложением, тем более что убийство мною было совершено в состоянии необходимой обороны. Вот только какой мне теперь резон беседовать с вами о манускриптах и прочих разных иероглифах?

— Прямой резон. В сейфе в вашем номере изъято около двухсот тысяч франков. Я могу увезти эти деньги с собой в Петербург в качестве вещественного доказательства по делу о мошенничестве. А могу вернуть вам для того, чтобы вы могли прибавлять к скудному тюремному рациону прекрасные блюда французской кухни из здешних ресторанов. Ну? Мы договорились?

— Договорились.

Энгельгард раскурил сигару. Лебедев укоризненно покачал головой.

— Да ты не переживай, Вася, я теперь здоров, абсолютно здоров. И даже доктора моему табакокурению не препятствуют. А уж коньяк для укрепления здоровья просто рекомендуют. Принес, что обещал?

Василий Иванович, не поверивший в рекомендации докторов, осторожно покосился на закрытую дверь больничной палаты, достал из своего обширного портфеля серебряную фляжку и передал барону. Тот жадно к ней присосался.

— Аккуратнее, Виля, аккуратнее! — Лебедев отобрал у Энгельгарда фляжку. — А то мы с господином Кунцевичем твоего рассказа так и не дождемся.

— Хорошо, хорошо. Больше не буду. Но я надеюсь, что после того, как я закончу рассказ и отвечу на ваши вопросы, мне воздастся?

— Воздастся, воздастся, тут больше половины осталось, — поболтав фляжкой, сказал делопроизводитель. — Только не пошел бы тебе коньяк во вред.

— Уверяю тебя, что никакого вреда не будет, будет одна польза, кому, как не мне, знать свой организм. Ну ладно, чем раньше начну, тем раньше кончу, а стало быть, тем раньше вкушу эту божественную влагу. Слушайте, господа.

В сентябре я ездил в Баку, по делам — нефтью решил заняться. Там познакомился с неким Григорьевым, курским помещиком, прокутившим все свое состояние. За угощенье он сделался моим чичероне. Как-то бродили мы с ним по Старому городу и забрели в какую-то лавчонку. Там этот манускрипт и продавался. Торговец просил за него сто рублей. Григорьев мне посоветовал эту вещичку купить. «В Петербурге, — говорит, — Вильгельм Эдуардович, вы за нее впятеро возьмете, это я вам как бывший студент-историк ответственно заявляю». Ну я и купил. В тот день я, признаться честно, за обедом немного коньячком ошибся, вот и потянуло меня на древности. Ну так вот, купил я этот пергамент, а потом протрезвел и подумал, а какого дьявола он мне сдался? А трезвым я стал только через две недели, когда уже в Питере был. Решил я от этого папируса избавиться. Григорьев привел мне какого-то нумизмата…

— Нумизмата? Зачем нумизмату манускрипт?

— Как зачем? — Энгельгард недоуменно уставился на Лебедева. — Так древностями вроде нумизматы торгуют? Нет? Ну не к нумизмату, значит, а к букинисту, не знаю я, как они правильно обзываются, в общем, свел меня Григорьев с одним жидком, прямо ко мне в номер его притащил.

— А как Григорьев в Питере оказался?

— Да я эту каналью с собой привез — привязался как банный лист. И хватит меня перебивать, Вася! Ну так вот. Жид, как манускрипт увидел, так чуть пейсы себе не откусил. И сразу же предложил за него тысячу. Эге, думаю, крапивное семя, знать, вещица эта и прям дорогая, раз ты за нее такие деньги готов отдать. Поблагодарил я нумизмата, сказал, что свиток продавать отдумал и посему более его задерживать не смею. Так он целый час меня уговаривал. Наконец сдался и все мне рассказал. Оказывается, папирус этот одна иностранная высокотитулованная особа давно приобрести хочет. И готова выложить за него десять тысяч. Сошлись мы с букинистом на двадцати процентах, после чего он мне адресок герцога и сообщил. Я ему сразу же письмо и послал с моим нижайшим предложением. А за день до нашей знаменательной встречи получил от герцога телеграмму.

— А где теперь господин Григорьев? — вмешался в разговор доселе молчавший Кунцевич.

— Не знаю. Я его прогнал. Уж больно много он о себе возомнил! Мы поругались, дал я ему в зубы радужную [16] Сторублевая купюра. и отправил на постоянное место жительства.

— Когда это произошло?

— Да на следующий день, после того как я герцогу письмо отправил.

— Вы, господин барон, должны судьбу благодарить, что она вовремя свела вас с господином Лебедевым! — сказал Кунцевич. — Вы чуть не сделались жертвой мошенничества.

— Простите, какого мошенничества? Ничего не понимаю.