Энн Райс - Лэшер [litres]

– Мона абсолютно права. Он намерен населить своими потомками всю землю, – негромко изрек Эрон. – Если только мы его не остановим.

Ах, Майкл, вы и представить себе не можете, как чудесно звучал ее голос. Я любил ее, любил всем сердцем, и мне было все равно, чья она дочь – Кортланда или кого-то еще. Подобную любовь мы испытываем лишь к существам, всецело нам близким, к существам, в которых видим собственное подобие. Но пропасть лет отделяла меня от этого юного создания. Отчаяние, сознание собственной беспомощности и бесконечного одиночества – все эти чувства захлестнули мою душу. Я опустился на кровать, и она села рядом со мной.

– Эвелин, дитя мое, я знаю, тебе открыто будущее. К тебе приходила Карлотта. Скажи мне, что ты видела?

– Я не видела ничего.

Голос Эвелин был таким же нежным, как и ее прелестное овальное личико, серые глаза, устремленные на меня, словно молили о понимании и снисхождении.

– Я видела слова, и я повторяла эти слова, – продолжала она. – Но я не знаю их смысла. Много лет назад я поняла, что мне лучше молчать. Эти слова должны умереть во мне. Не следует произносить их вслух.

– Нет, нет, дитя мое. Это не так. Возьми мою руку, прошу тебя. Скажи, что ты видишь? Какое будущее ожидает меня и мою семью? К чему нам следует готовиться? Или, может быть, у нашего клана вообще нет будущего?

Прикасаясь к руке девочки своими дрожащими старческими пальцами, я ощущал биение ее пульса, тепло, исходившее от юного тела. А еще я чувствовал то, что все мы издавна называем колдовским даром. Я видел крошечный шестой палец – неоспоримый знак. О, будь я ее отцом, я давно бы избавил ее от этого пальца, отрезал бы его, не причинив девочке ни малейшей боли. И подумать только, этот негодяй Кортланд, бросивший ее на произвол судьбы, приходился мне родным сыном. В те минуты мне хотелось его убить.

Но у меня были дела поважнее. Я крепче сжал нежную ладонь Эвелин.

Что-то дрогнуло в ее очаровательном личике; она вскинула точеный подбородок, так что длинная тонкая шейка стала еще красивее. А потом она заговорила. С губ ее стремительно срывались поэтические строчки, и тихий мелодичный голос, казалось, был порождением стихотворного ритма.

Эвелин оставалась со мной в течение двух дней и двух ночей.

Никто не осмелился переступить порог моей спальни. Тобиас, разумеется, не замедлил явиться и принялся сыпать ругательствами и угрозами. Его сын Уолкер устроил шум у ворот. Не знаю, кто еще из членов их семейства удостоил нас своим визитом и что они все говорили. Не знаю даже, где происходили все эти разборки. Иногда мне казалось, что с лестницы доносится возбужденный голос Мэри-Бет. Судя по всему, она ругалась с Карлоттой. Ричард бесчисленное множество раз стучался в дверь, но я неизменно отвечал, что со мной все в порядке, и просил его уйти.

Мы с девочкой вместе лежали на моей кровати. Меньше всего мне хотелось причинить ей боль. И конечно, вся ответственность за то, что произошло, лежит только на мне. В свое оправдание скажу лишь одно: мы с ней качались на волнах сладчайшей нежности, и я упоительно долго ласкал ее и согревал в объятиях, пытаясь унять дрожь страха и одиночества, сотрясавшую это хрупкое тело. Конечно, то было чистой воды безумием, и все же мне казалось, я могу спасти ее своей любовью.

Однако же все еще жившее во мне мужское начало не позволило ограничиться столь простыми и невинными ласками. Поцелуи мои становились все более настойчивыми и страстными. Наконец девочка поняла, чего я от нее хочу, и с готовностью подчинилась этому желанию.

Остаток ночи мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, прислушиваясь к отдаленному гулу голосов, который стих только под утро.

Эвелин сказала, что моя мансарда нравится ей гораздо больше, чем чердак в том доме. А я с горечью подумал, что вскоре мне предстоит умереть в этой комнате.

Но об этом я не собирался говорить Эвелин. Я ощущал ее прохладную руку на своем разгоряченном лбу. Шелковые ее ладони слегка касались моих век.

Вновь и вновь она повторяла стихотворные строчки своего пророчества, и наконец я выучил их наизусть.

К рассвету я повторял их так уверенно, что Эвелин больше не было нужды меня поправлять. Записать стихотворение я не осмелился – в этом не было смысла. Я знал, что Мэри-Бет, мой злой дух, непременно найдет и уничтожит написанное, и сказал об этом Эвелин, попросив ее при случае прочесть загадочные стихи всем остальным. И непременно Карлотте. И Стелле. Но сердце мое, томимое тревожным предчувствием, мучительно ныло. Что ожидает всех нас? Каков смысл этих таинственных строчек?

– Я тебя огорчила, – печально заметила девочка. – Ты такой грустный.

– Дитя мое, до встречи с тобой я грустил постоянно. А ты, напротив, развеяла мою грусть. Подарила мне надежду.

Думаю, лишь в четверг к концу дня Мэри-Бет осмелилась наконец нарушить наше блаженное уединение и ворвалась в мою комнату.

– Да будет тебе известно, Тобиас и его банда собираются вызвать полицию, – сообщила она вместо извинения за свой бесцеремонный поступок.

Тон ее был на удивление спокойным и лишенным какого бы то ни было драматизма. Впрочем, она всегда была на редкость разумной особой и при любых обстоятельствах не теряла самообладания.

– Скажи, что им больше не удастся держать Эвелин взаперти, – отрезал я. – Она будет распоряжаться собой по собственному усмотрению. Будет жить там, где пожелает. И позвони Кортланду в Бостон.

– Он уже здесь, Джулиен.

Я распорядился прислать ко мне Кортланда. Стелла тем временем отвела девочку вниз, в свою комнату. Я попросил ее не оставлять Эвелин ни на минуту и не давать ее в обиду. Чтобы обеспечить безопасность девочки, к ним присоединилась и Карлотта.