Стивен Кинг - Томминокеры

31 июля, воскресенье.

Последний акт исступленного безумия в Хейвене совершил Генри Бак, известный в узких кругах под именем Хэнк. Случилось это воскресным утром в четверть двенадцатого.

Как справедливо заметил Эндерс в разговоре с Гардом, в Хейвене народ вспыльчивый. Это подтвердила бы и Рут Маккосланд. Когда пропал Дэвид Браун и все хейвенцы бросились его искать, лишь благодаря Рут с ее нравственными установками, которые она ревностно блюла до последнего вздоха, дело обошлось парой тычков и оплеух.

Вообще-то вспыльчивость – это еще мягко сказано. Здешний народ сошел с ума.

Нервы были натянуты до предела, город напоминал пороховой погреб – только поднеси спичку, и все взлетит на воздух. Так бывает при утечке газа, когда для взрыва достаточно малейшей искры. Мальчишка-посыльный, так некстати нажавший кнопку дверного звонка, становится невольным участником трагедии.

Искра не проскочила, взрыва не последовало. Отчасти в том была заслуга Рут, отчасти – Бобби. Старожилы наведывались в сарай, полдюжины мужчин и одна женщина. Они-то и помогали всем остальным пройти начальную – и самую трудную фазу – «обращения». Так в шестидесятых хиппи-гуру проходили с новичками их первый трип на кислоте.

К счастью, «большого взрыва» в Хейвене не произошло, что не могло не сказаться на судьбе жителей Мэна, Новой Англии, Американского континента, а то и всей Земли. Я не стану утверждать, будто бы в целой вселенной не сыщется мертвых планет, бессмысленных гигантских головешек, погибших из-за того, что в какой-нибудь прачечной очередной проклятущей дыры кто-то забил своим бельем чужой барабан. И если наступит конец всему живому, никто вам не скажет, когда и как это произойдет. Одно ясно наверняка: каким-нибудь прекрасным июньским днем мир мог содрогнуться, когда в Хейвене, богом забытом городке штата Мэн, разразился скандал по поводу того, чья очередь платить по кругу за послеобеденный кофе.

Разумеется, мир может запросто погубить себя собственными силами, по совершенно незначительному с точки зрения световых лет поводу. И тем, для кого мы – лишь точка на оси Млечного Пути Малого Магелланова Облака, покажется совсем не важным, оставят ли русские за собой нефтяные месторождения в Иране и решит ли НАТО разместить американские боеголовки в Западной Германии. Как и то, чья очередь платить за пять кофе с плюшками. Ведь если мыслить в галактических масштабах, это одно и то же.

Как бы там ни было, а трудный период в жизни Хейвена закончился с наступлением июля. К тому времени практически все горожане лишились зубов, и начались другие, куда более загадочные мутации. У тех семерых, кто посещал сарай Бобби, причащаясь к великому Нечто, ждущему их в зеленом свечении, изменения стали проявляться десятью днями раньше, о чем они благополучно умалчивали.

Учитывая природу мутаций, это было мудрым решением.

Жестокую месть Хэнка Бака можно считать последним актом исступленного безумия, охватившего Хейвен. Об этом эпизоде стоит упомянуть отдельно.

По четвергам после работы друзья играли в покер. Кстати сказать, к тому же кругу принадлежал и Джо Полсон. (Хэнк Бак, Альберт Барфилд по прозвищу Питц, Джо Полсон, ныне покойный, – все собирались там.) Впрочем, к тридцать первому июля эта давняя традиция благополучно почила. И не столько из-за того, что эта стерва, Бека Полсон, слетела с катушек и поджарила муженька. Нет. Нашлась весьма прозаичная причина: невозможно блефовать, когда за столом одни телепаты.

Так или иначе, а у Хэнка имелся зуб на Питца Барфилда. И чем больше он об этом думал, тем хуже ему становилось. Подумать только! Все эти годы Питц сдавал со дна колоды! Об этом многие догадывались. Как-то раз (много воды с тех пор утекло) они собрались в каморке у Кайла Арчинбурга поиграть в пул. Мосс Харлинген, который тоже присутствовал, шепнул ему на ушко: «Сдает со дна, как пить дать. Смотри, шестерка под рукавом. – Бац! И шестерка скользнула в карман, словно на веревочке. – Гляди-ка, ловок, чертяка, за руку не поймаешь».

«Раз так, что ж ты не вышел из игры?..»

«Остальные чисты как стеклышко. Да если хочешь знать, я тут любого переиграю. Девять очков. Взятка. – Бац! – Ловок, чертяка, осторожничает – чуток подстраховывается, если масть дурная пошла. И ведь лишнего не мухлюет».

Хэнк тоже кое-что такое замечал. Конечно, в ту пору он думал, что у Мосса разыгралась фантазия. Мосс и сам был заядлым игроком, и те, чьих денег не удавалось взять, приходились ему не по нутру. Впрочем, чуть позже подобными подозрениями с Хэнком делились еще кой-какие люди, а многие отличные парни, с которыми он любил попивать пивко и перекидываться в картишки, попросту выходили из игры. Делали они это без лишних объяснений, по-тихому, никого не напрягая и не устраивая скандалов. Причины назывались разные: кто-то попал в лигу по боулингу и по понедельникам начал ездить в Бангор, а на два вечера в неделю жена не отпускала. У кого-то поменялся рабочий график, и играть до глубокой ночи уже не получалось. Другие в середине мая ссылались на то, что близится зима, а у них еще не отремонтирован снегоход. Так или иначе, никто даже не намекнул, что дело в Питце Барфилде с его мелкими происками.

Так они постепенно отсеивались, и остался костяк из трех-четырех человек, которые продолжали собираться. И это было самое поганое, знать, что новички, в отличие от постоянных игроков, мгновенно просекают обман, чуют его с той же легкостью, что и запах бормотухи, неизменно исходивший от немытого тела Барфилда. Чужаки уходили, свои оставались, и все эти годы их держали за дураков.

И когда «обращение» пошло полным ходом, Хэнк понял очевидное. Мало того, что Питц сдавал со дна колоды, временами он втайне занимался краплением. Как стало ясно, искусство карточного шулерства Питц освоил вскоре после Второй мировой, коротая унылые часы на перевалочном пункте для солдат. В том удушливом июле Хэнк ночи напролет ворочался в постели, тщетно пытаясь заснуть. Голова раскалывалась, в ней крутились беспокойные мысли. Вот поганец сидит в теплом домике на ферме и, скинув ботинки и рубашку, наполняет дежурку терпким запахом пота. Упражняясь в тасовании карт, он скалится во весь свой мерзкий рот и представляет, как вернется домой и будет обирать всяких простофиль.

Две недели терзался Хэнк этими видениями. Как вдруг в одну прекрасную ночь на него снизошло откровение. Надо послать старину Питца в дежурку. Сказано – сделано. Где находится это место – было неясно. Может быть, до него пятьдесят световых лет, может, пятьсот, а может, и пять миллионов. Это такая фантомная зона. Главное, Хэнк понял, как туда добраться. Он сел, на его лице играла широкая улыбка. Голова больше не болела.