Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

– Нет. Забор ВСЕГДА был зеленый. И в прошлом году, и десять лет назад, и сто лет. Может быть, изредка его подновляют, но я думаю, что краска в него въелась навсегда. Потому что так надо.

– Больница не такая уж большая, – предположил Сеня, – я помню… Хотя мы приехали ночью, но здание не очень большое, то есть, я хочу сказать, обойти его можно за пару часов. Или час.

– Или час! – передразнила Светка, скривив по-обезьяньи мордашку.

– Ну ты ска-а-азал! То больница, а то – забор! Он ведь огибает сад! А сад больше больницы.

– А я не согласен, – возразил Артем, – вовсе сад не больше. Он КАЖЕТСЯ больше, потому что очень густой, кусты – не пролезешь. Такая чащоба! Вот и кажется, что больше.

– Я разговаривал с одним пацаном из третьей палаты, – сказал Славик, – он знает одного пацана, который ходил вдоль забора. И вернулся.

– И что?

– Ничего, – обиделся Славик. Отвернулся демонстративно к стене.

– Славочка, заичка! – Светка мигом вспорхнула с места, уселась к нему на кровать и стала теребить, ласково пощипывая за уши, за щеки.

– Славочка, расскажи!

– А чего они…

– Они будут тихо! Слышьте-ка, цыц! Говори, Славочка!

Артем громко фыркнул – ему хотелось, чтобы Света его так тормошила, и ему было досадно, что – Славку. Света погрозила ему кулаком. Славка раскраснелся и оттаял.

– Вот и говорит – ходил тот пацан вдоль всего забора, кликал Батьку. А вернулся бледный такой – лица не видно, как стена белый. И молчал все.

– Почему же молчал?

– Потому что видел его . Говорил с ним . Поэтому и молчал. То, что узнаешь от Батьки, говорить нельзя никому – беда будет.

– Но он узнал всё ?

– Он узнал, кто следующий… – прошептал Сеня.

Все затихли, то ли от благоговения, то ли от сладкой жути, таящейся в словах мальчика.

– Я знаю, что было потом с этим пацаном, – прервал молчание Димка, – он проболтался.

– Его увезли той же ночью, – торопливо захлебываясь словами, говорил Славик, стремясь вновь привлечь к себе внимание.

– А родителям сказали, что сердечный приступ. А просто он Батьки ослушался и сказал то, что нельзя говорить. А родители потом пришли такие – все плачут, говорят: где наш ребенок, покажите, а врачи такие – делать им нечего – говорят: ну, смотрите, типа, удушье у него, как там… аф-фик-сация , – ну, они глядят, а лицо у него такое… Черное-черное, и глаза лопнутые.

– Как лопнутые!? – дурашливо заржал Артем.

Света шикнула на него, махнула ладошкой.

– Ну… глаза-то белые, а у него были все в красных пятнах, красные , как если бы он кровью плакал, – объяснил Славик.

– Дальше что было?

– Что… Ничего… Второй, ну, тот, кому он рассказал, сразу мрачный стал ходить, все заметили. И отодвигались, и с ним вообще не говорили. А потом его в другую больницу увезли, я точно не знаю.

– Не может быть, чтобы в другую, – не поверила толстая Катя, – его, наверно, тут, в другой палате, отдельно держат, как заложника.

– Какого заложника?

– Чтобы не болтал чего попало.

– Это точно, – сказала Светка, – это да. Болтать зря нечего.

Цок-цок-цок. Прошла медсестра по коридору. Заглянула в палату:

– Девочки, заканчивайте посиделки! Пора в процедурную!

– Счас, Зоя Михална!

– Поспешите, – и уцокала прочь.

– Ну, так как же? – поинтересовалась Светка.

– Мы договорились, – прищурил свои колдовские глаза Димка, – уговор на крови. Кому выпадет жребий – тому и… – показал царапину на запястье. Такие же царапины, конечно, были и у других ребят.

– Так давайте, что ли, жребий тянуть! – спохватилась толстая Катя. – Пока не вернулась медичка!

– Девчонкам нельзя.

– Вот и льзя. Думаешь, трусливее тебя? – негодующе нахмурилась Светка.

– Не-а. Я думаю, Батька с тобой и говорить не станет, не то что показываться.

– А вдруг станет?

– А-а. Не то еще рассердится, что девчонка пришла, – сгинешь ни за что!

– Что ж, тогда сами. А мы за вас пальцы держать будем, – покорилась Светка (хоть и боевая девчонка, а страшно ей было, да признаться стыдно).

– Я тянуть не буду, – скуксился Славик. – Пусть я трус, но тянуть не буду.

– Блин, педик ты и баба! – выругался Артем.

– Выбирай выражения! – прикрикнула Светка.

– Де-е-евочки-и-и! – позвала медсестра из коридора.

– Я буду тянуть, – сказали из угла. Тиша– Тимофей сказал.

Он все лежал на своей кровати незаметно, как мышонок, и в разговоры не встревал. Незаметный молчун. Невидимка. Тихушник. От процедур его рвало очень сильно, надолго потом вырубался, а когда болело внутри, прятал голову под подушкой, залезал совсем под одеяло, закукливался, – не дай бог, услышит кто, как он плачет. Гордый. Никакой. Ничей друг.

– Мы тебя в свои не звали, – подбоченился Артем.

– Не дури, – оборвал его гонор Димка, – он тоже имеет право.

Сенька-непоседа вывернулся из одеяла, подсеменил к Тише, хлоп по плечу: уважаю, мужик!

Девчонки возбужденно заблестели глазками. Чуть сдвинулся Димка на кровати, остальные подсели в кружок, сгрудились около.

– Четыре спички, – предупредил Димка, показал коробок на ладони, – одна короткая. Торжественно обвел ребят взглядом.

– Тяни, Катя. А Света скажет, кому.

– О’кэй, ма шэр!

Катя раскраснелась, вытерла потные ладони о халат.

– Кому?

– Сене!

Спичка как спичка.

– Кому?

– Димке!

Димка усмехнулся, вздрогнул. Обычная спичка.

– Кому?

– Тимоше!

Все затаили дыхание. Слышно было – вдалеке, но все ближе – цокали недовольно медсестричьи каблуки.

Спичка короткая.

– Фффу-у-у… – выдохнул Артем и тут же устыдился – его удача лежала, паинька, нетронутой в картонном склепе.

– Когда ты?..

– Да сейчас и пойду… Только вот… соберусь… – не глядя на них, обреченно сказал Тиша.

– Девочки! Совесть есть?! – ворвалась возмущенная Зоя Михайловна.

– Идем-идем-идем! – вспорхнули девочки с кровати.

Светка прижалась вдруг к Тише, мазнула горячими губами по щеке: удачи!

И выбежали из палаты. Ворчанием грозовой тучи в коридоре долго слышались раздраженные упреки медички.

– Нормалек, брат. Скоро тихий час, тогда и рванем, – подбодрил Сеня.

– А то, может, перетянем? – сыграл благородство Артем. Ему, понятно, перетягивать не хотелось, но показаться-то надо, пацан какой пацанский! Широкая душа.

– Не нужно. Все честно. Девочки ведь тянули.

Славик молчал, делая вид, что не участвует в жизни мальчишечьей палаты, но на самом деле ему было стыдно, досадно и жарко от трусливой муки. Лежал, отвернувшись к стене, простыня на нем промокла насквозь.

Полдень жаркий, жадный, пьяный, мятный, наглый, – лез в окна, черкал на стене золотистые узоры, тепло облизывал голые руки. Жеваная временем лиловая занавеска не справлялась с прямой атакой солнечных лучей.