Адам Нэвилл - Ритуал

Когда его догнал Дом и снова зашагал в ногу, Люк от усталости даже не смог заговорить с другом и спросить, где тот был. Но улыбнулся в надежде, что Дом почувствует: Люк снова рад видеть его в этих темных недрах ночного леса.

Когда Люк остановился передохнуть и поискать фонарик – он был уверен, что раньше он у него был, – Дом снова куда-то исчез.

Сидя на камне, Люк потерял сознание.

Он разговаривал с Шарлоттой в пабе «Принц Уэльский», дома в Холланд-парке. Был солнечный день, и они сидели на улице, прямо как на втором свидании. Когда она вышла из станции метро в короткой юбке и кожаных сапогах, он буквально онемел от желания и удивления, потому что в день их знакомства она была в джинсах и кроссовках. С их первой встречи он ушел домой довольный, что девушка взяла его телефон, хотя не рассчитывал увидеть ее опять. Но потом ему было так приятно снова оказаться рядом с ней, что он решил прямо там, в пивной, добиться ее. Он назвал ее «лисичкой», и она улыбнулась. Потянулась через стол, коснулась его лица и, закусив нижнюю губу, назвала «красавчиком». Они просидели вместе несколько часов. Целовались, рассказывали друг другу про работу, родные города, семьи, последние отношения. Что все обычно делают в первые дни ухаживания.

Очнувшись от пульсирующей боли в голове, Люк продолжал разговаривать с Шарлоттой, пока не осознал, что сидит один, в лесу, прислонившись к мертвому дереву. Влага просочилась сквозь брюки в нижнее белье. Он промок и дрожал. Где его спальный мешок?

Сквозь верхние ветви деревьев он увидел, что небо посветлело и стало серо-голубым. Посмотрел на часы: шесть утра. Он проспал три или четыре часа. Почему оно не убило его здесь? Из-за усталости и боли он не стал задаваться этим вопросом. От жажды он не мог даже глотать. Губы покрылись коркой соли.

Он медленно полз на четвереньках.

Еще двадцать футов, потом ложись и дай тьме забрать себя.

Он прижал компас к здоровому глазу, но ничего не увидел. Выпустив его из руки, почувствовал, что шнурок на шее натянулся, но поймать компас не смог: тот болтался как маятник над темной землей.

Поднимайся по склону к тому дереву.

У подножия поляны есть два камня, на которые ты сможешь сесть.

Между тех двух елей, в крапиве, кажется, есть просека.

За той пихтовой рощей может быть вода. Похоже, что может быть.

На холме деревья растут реже. Поднимемся на него сбоку. Может, так будет легче.

На вершине земляного кургана, вокруг которого лес расступился, будто давая людям место для собраний под одиноким деревом, он сел, почувствовав себя на удивление комфортно. Здесь его тело согрелось, а от боли в голове остались лишь отголоски.

Он открыл один глаз и посмотрел между грязных носков своих ботинок вниз. Рассвет был красного цвета. Или ему мерещилось? Слева от него, на востоке, сквозь деревья пробивались лучи солнца. Он повернул голову и посмотрел единственным открытым глазом. Внизу, за разбросанными по каменистой почве деревьями, белело огромное, уходящее в бесконечность пространство, где огромные черные стволы и ветви уже не мешали литься красному свету. Прищурившись здоровым глазом, он посмотрел на океан пространства, на алый свет позади деревьев. И задался вопросом, был ли это конец ужасного леса, начало ада или он просто сошел с ума. Но это его мало волновало, потому что двигаться он больше не мог. У него не было сил ни на один шаг. В голове остался туман и затихающие бессловесные мысли.

Но что за длинное существо стоит на фоне того пылающего ада? Высотой в три человеческих роста? И загораживает проход между двумя исполинскими деревьями на краю черного леса? Там ничего не было. Потому что, когда он попытался вглядеться, нечеткое видение исчезло. Осталось лишь алое небо и деревья.

Хотя лай, раздавшийся неподалеку, не был плодом воображения. Нет. Что-то подобное он слышал раньше. То ли собачий, то ли бычий кашель существа, после встречи с которым не выжил ни один забредший в лес чужак, был вполне реален. Так же реален, как острая кора, впившаяся ему в спину, и холодный ветер, обдувавший мокрое лицо.

Он вытянул перед своим обездвиженным телом руку с зажатым в ней ножом. Направил на туманную границу леса с багровым заревом, пробивающимся сквозь ветви и кустарник.

Должно быть, он потерял сознание и перестал дышать, потому что внезапно очнулся от звука собственных судорожных вдохов. Интересно, не спал ли он все это время? Что вернуло его из бесконечного погружения в удушающую тьму? Чей-то голос. Он услышал чей-то голос.

Но ему уже было все равно, и он снова уронил голову. Упершись подбородком в грудь, закрыл здоровый глаз. Его рука все еще сжимала нож, но он не мог поднять ее на звук приближающегося голоса. Тот был уже так близко. Все звал и звал. Нежно и мелодично, как влюбленные зовут друг друга. Но не успел голос приблизиться, как Люк провалился в теплую удушающую тьму.

Они близко.

Голоса.

Шаги.

Люди.

Бормотание на шведском или норвежском, за пределами поглотившего его теплого тяжелого мрака. Женщина, молодая. И… двое мужчин, судя по более низкому тембру. Он чувствовал их присутствие. Судя по голосам, люди собрались возле его ног.

Он куда-то ложился. Онемевшие конечности и спина опустились на мягкую поверхность. Кожу плеч и ягодиц словно обожгло, когда они коснулись… постели.

На голову намотана какая-то тряпка. Он чувствовал ее прикосновение, давление, размер. Она закрывала глаза и весь череп, словно большая шляпа.

Когда он попытался открыть глаза, веки встретили сопротивление. Будто склеились. Одно веко было рассечено, зрачок пронзила белая вспышка боли. Он снова закрыл глаз. Если двинет головой, будет больно. Возможно, очень, и боль не уйдет. Он знал это заранее.

Раскрыв рот, он попытался что-то сказать, но в пересохшем горле не нашлось слов. Свистящий шелест, как от длинных тяжелых юбок, скользящих по деревянному полу, возник из тьмы и затих рядом с ним. А потом маленькая сухая рука коснулась щеки, словно успокаивая и предлагая не двигаться. Старческий голос что-то прошамкал.

Не успев вспомнить, что с ним случилось, Люк снова погрузился в целительный мрак и его благостное тепло.

Он очнулся с такой жаждой, что не мог глотать, а губы порвались бы, как рисовая бумага, попробуй он их разомкнуть. Похоже, прошло много времени. От долгого сна в глазах было такое ощущение, будто лопнули капилляры.

«Это то же самое место, что и прежде», – предположил он, смутно припоминая, что лежал здесь в полубессознательном состоянии и в таком же положении, на этой же поверхности, но в другое время. Хотя сейчас не хватало чего-то заметного. Чего именно? Из него будто что-то удалили либо сняли какую-то тяжесть. То, что долго двигало им, изнуряло, истощало, лишало рассудка, вселяло панику.