Грим - Котельная номер семь [СИ]

Языки пламени, от него отрываясь, принимали причудливые очертания — драконы, хищники, рыжие дьяволята, головы фурий, горгон — и продолжали жить как самостоятельные существа, населяя пространство вокруг котельной, передвигаясь порой настолько стремительно, что оставляли после себя светящийся след. Порхая, резвясь, кромсая сумрак, накидываясь друг на друга, они то сливались в более громоздких и гротескных существ, то распадались на искры, и эти подвижные множества, словно рои насекомых, включались в состав инфернальной фауны.

Искринки вспыхивали и гасли. Борисова пробирала стужа. Треск пламени, хлопки вспышек, вскрики приятелей. Только эти разновидности звуков сопровождали огненную оргию.

Вверх взвилось что-то круглое и слепящее и повисло под сводом небес, дурача ночь подобьем солнца. Один из фантомов, в облике адамовой головы, подлетел так близко к Борисову, что едва ему брови не опалил, и дохнув жаром, тут же рассыпался искрами, словно иглами жал. Павел еле успел захлопнуть дверь, отрезав стужу и ужас.

Ситуация накалялась. Мозг запаниковал, запульсировал, мысль забилась в поисках выхода.

Кто бы ни были эти приятели — волшебники или мошенники — получалось у них достоверно. Особенно у Сережечки. Из телевизора жабу соорудил. Но Павел уже понимал, что не удастся ему убедить себя в естественности происходящего, выдать все то, что творится, за бутафорию и буффонаду, за безвредное волшебство, ибо каждой клеткой, каждой кожной молекулой ощущал потусторонний ужас происходящего.

И если это не происки внеземного происхождения, то источник этих видений находится в нем самом. Раньше его селениты разнообразием не отличались, были все на одно лицо.

Этот Сережечка — сам существо сверхъестественное. Черт, может быть. Скликал всех чертей на мою голову.

Действуя быстро, как будто от этого жизнь зависела, а возможно, это и было так, он задвинул запоры. Потом поднял с полу кусок угля и начертал на дверях крест. Хотел еще написать какое-нибудь заклинание, но ничего церковнославянского, кроме «отверзи ми двери», в голову ему не пришло. В данной ситуации это не годилось, и он, нажимая и кроша уголь, написал: «Посторонним вход запрещен». Но тут же затер рукавом приставку «за-», заменив на «вос-» — показалось ему, что так запрет будет выглядеть более категорично. Немного подумав, исправил «п-о» на «поту-» — ради конкретности. «Потусторонним вход воспрещен». Вот так.

— Кочегар! Выходи!

— Выходи, подлый трус!

— Тута вас додж дожидается! — взялись приятели за привычный репертуар.

— Ат-творяй территорию!

— Убирайтесь отсюда, — собравшись с духом, крикнул им Павел. Голос его был слаб, сипл. — Я вас не звал.

— Сережечка!

— Ась?

— Мы теряем аплодисменты!

— Тут-та вас додж дожидается!!!

— Я приказываю снять оборону!

— Ат-творяй территорию!

— Да отстаньте же от меня, козлы! — уже более громко выкрикнул Павел.

— Мы! Козлы?! Ну, жопа безмозглая! Держись за свои фаберже!

— Погоняй артиллерию!

Тут же в дверь грохнуло, искры проникли в щель, словно в нее головешку бросили, а скорее — хоть и сверхъестественнее, но достовернее — очередная горгона или адамова голова врезалась в неё с разгону. Грохот повторился еще и еще — удары посыпались.

Однако атака горгон продолжалась недолго. После минутного затишья в центре двери появилось — сначала крохотное, но расплывалось все больше — красное пятно, словно кто-то пытался прожечь металл струей пламени. Но туалет догорал, негде стало черпать огонь, и напрасно надувал щеки горгона, разгоняя струю. Пятно, остывая, стало темнеть, размягченный металл затвердел, не оставив даже окалины.

Потухшая головешка, сопровождаемая криком: «Нихьт шиссен!», влетеа в окно, ударилась о котел и забился птицей, которая, пометавшись — Павел дважды отмахивался от нее, когда она проносилась совсем близко — выпорхнула в окно. В дверь опять что-то грохнуло, потом ударило в стену и рассыпалось искрами. Это раздосадованный Сережечка, крича что-то немецкое, разбрасывал останки уборной.

Телефон звонил, и уже давно, заливался валдайскими колокольцами, которые начинали сердиться. Павел бросился в бытовку на его обозленный зов, обрадовавшись тому, что есть у него это средство коммуникации, что обнаружилась с реальным миром реальная связь.

Войдя, он бегло и почти непроизвольно взглянул в зеркало — идентифицировать себя, убедиться в собственной подлинности — и зеркало не отказало ему, но наряду с безумным кочегаром, измазанным сажей, отразилась в его амальгаме какая-то нечисть, корчила рожи из-за плеча — так что лучше бы и не взглядывал. Схватив трубку, он оглянулся, но за спиной, разумеется, никого не было.

— Котельная номер семь! — хотел, было, отрапортовать Павел, но голос его пресекся.

В трубке слышалось чье-то сопенье да осторожные потрескивания, как если бы где-то провода линии пересеклись и обменялись искрами, или забрался жук под мембрану и никак не мог выбраться.

Разумеется, не это лишило дара речи Борисова. Связь у нас до сих пор оставляет желать лучшего. И ничего сверхъестественного в сопении и потрескивании не было. Но голос не давался ему. Павел вдруг стал нем. Не мог извлечь даже мычания. Не исключено, что и с абонентом на том конце провода творилось тоже самое. Так, обоюдно сопя, они занимали линию почти минуту. У Павла даже мелькнула дикая мысль, что сопящий абонент на дальнем конце провода — это сам Борисов и есть. Павел в смущении положил трубку. Оглядел стол. Обе бутылки из-под коктейля были пусты, несколько банок с закуской вскрыты, одна — опрокинута и пуста.

За стенами котельной несколько успокоилось, однако раздавались еще отдельный вкрики.

Телевизора нет. Обломки табурета на полу у стены. Он присел на оставшийся, но тут же вскочил: звонок взвизгнул, словно, свинья которой хвост накрутили.

Хвост… Ремень валялся у лавки. Он его поднял, положил на стол.

— Да? — осторожно сказал Павел в трубку. Заклятье снято. Возобновилась речь. Язык — он пошевелил им — бодро ворочался. — Да! — сказал Павел более радостно.

— Ты там чо… б…дь… нас расхолаживать… уснул б…дь… — Голос был сиплый, часто срывался, переходил в невнятный неразборчивый хрип. Но кое-что разобрать было возможно. Отчетливо проступала враждебность.

— Да! Да! Это котельная! — обрадовано закричал Павел. — Кто? Я? Полностью с вами согласен! Сейчас поддадим!

— Ну, ты давай… — сказал жилец более миролюбиво. Очевидно, подобной реакции со стороны кочегара он не ожидал и несколько растерялся. Готовность Павла исправить положение, вместо того, чтоб послать, ошеломила его. — Ну… А то сам понимаешь… Бить тебя придем… Соберемся все недовольные…