Грим - Котельная номер семь [СИ]

И еще одно: движения были смазаны. Как будто глаз паука не успевал за стремительными перемещениями материи, и тело, передвигаясь, оставляло после себя остатки изображения, светлый след, остывающие траектории, более бледные в сравнении с действительным изображением, отчего пространство, и без того тесное, меж неподвижных массивов стен и котлов казалось заполненным особенно плотно. Этот спецэффект мешал адекватному восприятию происходящего, да и экран был не лучшего разрешения.

Относительная отчетливость появилась лишь тогда, когда кочегар, отброшенный неведомой и невидимой силой — словно с тылу на тело кто-то напал — рухнул лицом вниз на кучу угля. Его послеслед, слился с телом, остававшимся неподвижным в течение тех долгих минут — двух или трех — пока Павел пялился на экран, не замечая и не слыша того, что поделывали пришельцы, организовавшие ему это зрелище.

По всей видимости, несчастный был мертв. Павлу стало холодно, хотя он понимал, что только что просмотренное не является прямой трансляцией, а скорее фрагментом из фильма ужасов, которые любят включать в ночные программы иные телеканалы, и возможно, того же самого, с которого началось работа телевизора. Совпадение со знакомой ему кочегаркой ДК чисто случайное. Тем более, что строят их по типовым дешевым проектам. И почему бы не снимать фильмы ужасов в кочегарках. Антураж, фактура. Сажа, котлы, огонь. Имеет сходство с преисподней, даже воображения не надо напрягать. Афиша? Он попытался припомнить, что было на ней, но не смог, хотя прошло с того времени минут семь — десять.

— И что думаешь по этому поводу, синеман? — донесся до него голос Данилова.

— Зачем вы мне все это?

— И то правда… Включи какие-нибудь новости, брат, — сказал Данилов, начиная опять прикидываться и гундосить.

— Какие ж ночью тебе новости? — возразил Сережечка. — Ночью события еще не произошли.

— А ты Владивосток включи. Разница у нас с этим местом — пять или шесть часов. У них уже доброе утро, а у нас еще спокойная ночь. Там новости уже есть. События для них уже состоялись.

— В эфире новости, — лениво сказал дальневосточный ведущий и опустил взгляд, перелистывая лежащую пред ним тетрадь, словно отыскивая в ней, какую именно новость выдать в эфир. — А, вот… — Он зафиксировал пальцем в тетради нужную строку. — В натуре, новости, — напомнил он. — В городе Жопоуральске произошло возгорание котельной. По некоторым сведениям из этой тетради возгоранию предшествовал страшный взрыв.

Павел поёжился. Взрыв котельной. Про кочегара ни слова. Жив? Мертв? Города, конечно, с таким названием нет. И быть не может. Наш называется иначе. Но вот и Данилов, помнится, его Жопоуральском назвал. Приравнял к этому имени, поставил знак равенства между нашим городом и этим… Уральском… Не мог же Данилов с дальневосточным телевидением насчет этого сговориться.

— На этом программа невостребованных новостей заканчивается, — произнес ведущий. — Новости грядущих суток нагрянут через часок.

— И откуда им про это известно? — деланно удивился Данилов.

— Информация опережает события, — сказал Сережечка, — если она движется с востока на запад, навстречу ему. То есть событие, которое здесь не произошло — поджог, например, котельной — для Владика уже состоялось. Нос этой новости уже сунулся к нам, а хвост еще где-то тащится.

— А может, хвост еще и для Владика не произошел, — сказал Данилов.

— Может, — согласился Сережечка. — Однако отменить это событие уже нельзя на основании только того, что информация о нем к нам без хвоста явилась.

— Да ну его на бок… Не нравится мне этот телеведущий, — сказал Данилов. — Этот ведущий плохо себя ведет.

Ведущий, откровенно скучая, вертелся в кресле и хлопал себя подтяжками по животу.

— Поправим, — заверил его Сережечка и движеньями правой, словно делал мазки на холсте, действительно поправил прическу ведущего, заменил лацкан с петлицами на стоячий воротничок, примерил одни, вторые, третьи усы, уточнил родинку на подбородке, утончил слишком густые брови.

Фокусник! — вновь поразился Борисов. — Акопян! Копперфилд! Ури Геллер!

— Нет, не то, — сказал недовольный Данилов. — Пусть он совсем исчезнет.

Сережечка более резкими пассами рук сделал несколько замен ведущих — в том числе голой девушкой, Даниловым и собой. Маэстро! Как ему это удавалось, было непонятно. Однако удавалось же.

— Тута вас додж дожидается! — сказал ведущий-Сережечка, глядя с экрана кроткими, голубыми, ясными. Видимо, на том конце, в месте трансляции, был уже светлый день.

Тут же на экране возникла известная Павлу певичка, песни которой он даже любил. Эротически разевая ротик, она спела первый куплет.

— Кочегар! Хочешь такую? — окликнул его Данилов. — Она не только поет, но и минет делает, — добавил он, когда Павел отмахнулся от его предложения.

— Черт, — выругался Сережечка. — Легче включить, чем выключить.

Он пытался прекратить телетрансляции при помощи тех же фокусов, какими каналы переключал.

— Что ж ты хотел? Главная особенность телевидения — навязать себя зрителю.

— Как бы нам совсем прекратить это телевещание… — не оставлял попыток Сережечка.

— Оч-просто, — сказал Данилов и запустил в экран табуреткой.

Табуретка разлетелась вдребезги. Телевизор же загудел и разразился оперной арией.

Безносый на языке Гете и Гитлера выругался по-арийски, и так как табуретов больше не было, взялся за край лавки, чтоб отключить этот вокал.

— Погоди, — сказал Сережечка. — Так нам сидеть не на чем будет.

Он вдруг замер, пристально всматриваясь в телевизор, словно примериваясь, с какой стороны его удобнее ухватить. Потом прищурился, присел, привстал, снова прищурился, и резко выбросив вперед руки, испустил длительный вопль. И пока этот вопль длился, с телевизором происходили изумительные изменения. Он вначале вдруг обесформился, осел и обмяк до состояния студенистой и в то же время пластичной массы, из которой, как показалось Борисову, можно было лепить что угодно. Вопль длился примерно с минуту, и за это время из этой аморфной массы вдруг стали расти рога и на мгновение проявилась козлиная морда. Но морда тут же была забракована и превращена в шар, колеблющийся на плоскости, он готов был уже скатиться с нее и упасть, как вдруг обзавелся ногами с копытцами, силясь стать поросенком, но не стал.

Павел перевел взгляд на вопящего. Лицо его было искажено напряжением, и — как у другого кровью бы налилось — у него налилось зеленью, кожа на нем натянулась, зелень, казалось, поперла из пор, и Павлу почудилось, что продли он вопль хотя бы на пару секунд, лицо его лопнет, зелень выплеснется и зальет его курточку, прольется на пол, а потом ему убирать… Но Сережечка прекратил свой вопль, воздух еще вибрировал кодой, а на месте телевизора сидела огромная жаба. Пупырчатая, гигантская, размером с бывший «Рубин» 54 см по диагонали. Может в тропических условиях такие и существовали, но в местных Борисову видеть их не доводилось, и некоторое время он был поражен лишь размерами существа, а не самим фактом магического перевоплощения. Это пренепрелестное существо — было оно зеленого цвета, как будто зелень, отхлынув от лица маэстро, передалась ему — существо повращало глазами, что-то буркнуло, не раскрывая широкого рта, и неловко, со шлепком, даже со шмяканьем, спрыгнуло на пол.