Грим - Ученик слесаря [СИ]

— Да ну вас всех… — отмахнулся Петруха и зевнул.

Зуб! — не поверил глазам Иван. Щели в верхнем ряду его рта не было! На месте щели, как ни в чем не бывало, красовался зуб. Такой же, как и тогда, на крыше. За несколько дней до Етишкина. Был он несколько короче, чем все, и казался тускл, но главное — был. И отливал красноватым.

Вполне возможно, что он вставил опять себе зуб. Но в таком случае, почему — такой? То есть несколько короче, чем все? Какой в это смысл?

Впрочем, до событий еще неделя. Зуб может и подрасти. Иван подумал это и осекся. Если можно слово осекся к мысленному процессу применить. Эта мысль совершенно неожиданно пришла к нему в голову. Неизвестно откуда. Сама. Размышляя на тему событий, он никогда это обстоятельство, то есть наличие зуба или его отсутствие у Петрухи к ним не привязывал. А теперь привязал. И эта мысль автоматически извлекала из глубин подсознанья другую: что Петруха так или иначе причастен к событиям. И может, виновен в них. Запои, совпадающие с последними критическими днями. Зуб — то он есть, то его нет. Вырастающий и выпадающий, и вновь вырастающий.

Ночью опять был частокол, он брел вдоль частокола, но на этот раз щели, через которую он бы мог за частокол заглянуть, не было. А ужас был. И чувствовал он себя так, словно бы в чьем-то рту пребывал, иль не во рту, а в пасти самого дьявола.

Как добыть полную картину отгулов наставника, он наутро сообразил. Надо только заглянуть в журнал у механика. Но воспользоваться этим соображением в тот день ему не пришлось: не до того было. Потом наступили выходные. Потом механик куда-то запропастился, и кабинет его оказался заперт. Кабинет этот находился рядом со складом, где Иван проводил обеденные перерывы, и в обычное время не запирался.

Ближайший случай представился только в середине другой недели. Иван в обед, улучив мгновенье, проник в кабинет механика и открыл журнал посещаемости. Он был за текущий год, предыдущего и предшествующего не было, но по крайнем мере в этом году, как с первого взгляда определили Иван, отгульные дни, отмеченные напротив фамилии Фандюка буквой «о», совпадали с критическими. Он похолодел.

— Сегодня шестое? — спросил он, вернувшись, у Александры.

— Седьмое.

Хлопнула дверь, кто-то вошел. Судя по шагам, механик. И не один.

— Так я завтра не выйду, Михалыч?

Голос несомненно принадлежал легкому на помине Фандюку. Иван похолодел еще.

— Ты чего холодный такой? — прижалась к нему Александра. — Словно покойник.

— Тихо ты.

— Что у тебя опять? — произнес голос механика.

— Надо.

— Отгулы есть?

— Так ведь выходил в выходные. И после работы трижды задерживался.

— Завтра что? Вторник?

— Среда.

— Так ты что, пять дней собрался гулять?

— В Саратов мне съездить надо. Родню навестить. А уж гулять — если время останется.

— Так-так… Так-так… Ну-ка, зайди.

Они прошли в кабинет механика, и дальнейшего разговора как бы и не было. Во всяком случае, ушей Ивана он не достиг.

— Ну, согрелся? — спросила Александра, прижимаясь тесней.

— Ага, — сказал Иван.

Про свои подозрения насчет наставника он, конечно, ни словом никому не обмолвился. Смеху не оберешься, если не прав. Да и дойдет до ушей Петрухи — стыдно же. Он только решил выяснить и выяснил, но уже на другой день, в том же журнале, в кабинете механика, адрес Петрухи. Была смутная мысль его навестить. В выходные дни, может быть, представлявшиеся Ивану наиболее критическими, потому что последние два случая именно в выходные произошли.

Однако то, что должно было случиться, случилось несколько раньше. А именно — в пятницу.

Переодевшись и зайдя в мастерскую аккуратно без пяти восемь, Иван никого там не застал. И удивился: некоторые могли опаздывать, но не все ж. Обычно к этому времени собиралась не менее, чем половина слесарного коллектива. Конечно, ряды его сильно поредели даже за то время, что Иван отработать успел, но все же кто-нибудь, например токарь, который всегда являлся самым первым, уже должен прийти.

У Ивана вдруг защемило в груди, хотя голова еще была ясной, свободной от всяких предчувствий. Предчувствия стали возникать сразу после щемленья. Он вышел в цех. Центрифуги вращались, как и во все предыдущие дни. Пространство по-прежнему заполнял туман. Парило, капало. Собиралось в лужи. Лужи перетекали в канализацию. По углам всё таился мрак. Но что-то изменилось в самой атмосфере цеха. Когда смотришь на мир другими глазами, мир заметно меняется, подстраиваясь под новый взгляд. Сказывается влияние наблюдателя. Так было и на этот раз. И не потому, что критические дни наступили. А потому что э т о уже произошло. И более того, произошло именно с ним, с Иваном. Только он не понял еще, что… Что? — задал он себе любимый вопрос механика. Что мертв? Он где-то читал, что человек, умерев, не сразу осознает это. А некоторое время, порой месяцы, а то и весь год, принимает себя за живого. Ест, пьет. Любит жену или любовницу. Отправляет естественные нужды. В круиз отправляется. И может, в круизе внезапно наконец осознает, что, мол, вот… Так и так… У него щемит, возникают предчувствия, он впадает в панику. И лишь тогда покидает планету.

Нет, эту мысль он, конечно, всерьез не принял. Несерьезная мысль. Несуразная. Такое в голове не укладывается. А если коснулось э т о его, то через кого-то близкого. И поскольку, кроме тетки в Саратове, ближе, чем Александра у него никого сейчас нет, значит, случилось с ней. Он сделал шаг по направлению к конторе, а следующим шагом уже переступал конторский порог. Промежуточные шаги совершенно выпали из его памяти.

В коридоре толпился народ. Множество. Гурьба. Уйма. Начальство, рабочие, слесаря. Сварщик из соседнего цеха. Своим сварщиком цех после смерти Етишкина так и не обзавелся. Сварщик автогеном выжигал в двери склада дыру. Навесных замков на двери не было, но она была заперта. А раз заперта — то изнутри. А раз изнутри, значит Александра — за ней. А раз не открывает, то…

Вскачь, словно спохватившись, пробежала бухгалтерша.

Он прижался спиной к стене, иначе бы мог упасть. Колени дрожали. Колени дро… Колени… Усилием воли он справился с собой. Спину оторвал от стены. Дверь как раз распахнулась, зловеще скрипя, лишенная запоров. Он, протискиваясь между спин, успел в числе первых. Заглянул в проем.

Стола поперек прохода не было. Он был опрокинут, стол. Александра, выходя, отодвигала его в сторону. Отодвигала его, выходя. Выходя… Нет, там ее нет, там ее быть не может, раз стол отодвинут — ушла. Не ее это кровь. И халат не ее, изодранный в клочья, брошенный на пол у стола, черный, кровь на черном плохо видна, но, вне всякого сомнения, это кровь. Вон и на полу возле стола ее пролито и размазано, словно кто-то пытался этим халатом ее затереть.