Грим - Ученик слесаря [СИ]

— Курточку накинь, — сказал шофер, по-своему истолковав Иваново состояние. — Прохладно сегодня. И немного дождит.

Петруху, сказал шофер, дома не нашли, но ты парень взрослый уже, разберешься с этим насосом самостоятельно. Разберусь, кивнул Иван, вызванный для других разборок. Дядя Петя, скорее всего, поджидает уже его в цехе. Готовя свои каверзы.

Внутренне состояние Ивана в это время было достаточно сложным, чтоб попытаться его описать в двух словах.

Пока ехали до завода, мандраж его намного ослаб. Ему удалось влить в себя изрядную долю храбрости. Твоя судьба — результат твоей же деятельности, энергетики, заложенной в тебе, твоей сопротивляемости среде. И пока шел от проходной до четвертого цеха, кураж и мандраж в нем так тесно сплелись, что разъять их было невозможно. Одно состояние подпитывало другое, и убери, казалось, одно, то и другое исчезнет, и останется лишь вялость и слабость в ногах, как в то мгновенье, когда он услышал звонок и понял, от кого этот посланец.

Нервы еще более натянулись, едва он вошел в цех. Шаг сделался пружинист, взгляд зорок, а слух истончен. Он поднялся на второй этаж в раздевалку, будучи максимально насторожен. Переоделся, и направился в слесарную мастерскую, идти до которой предстояло через весь цех. Вряд ли этот Петруха набросится прямо сейчас. Цех не безлюден. Рабочих, конечно, меньше, чем днем, но десятка полтора присутствует. Иван старался держаться на виду. Вероятнее всего, действие будет инсценировано под несчастный случай. И будет происходить там, где ему никто не сможет помешать произойти. В слесарке, например. Мастерская в этот час стопроцентно пуста. Иван потянул на себя железную дверь. Действительно, никого, кроме Петрухи в ней не было. Который даже головы не обернул на лязг, с которым сработала, захлопнувшись, дверь за спиной Ивана.

Он сидел на своем обычном месте. Но не расслабленно, как бывало даже в не похмельные дни, а с ленивой грацией сильного зверя, уверенного в своем физическом превосходстве над кем бы то ни было и в готовности в любое время это превосходство осуществить. Он помолодел даже. Отеки, морщины, складочки его лица разгладились, оно поблескивало в свете двух ламп, освещавших помещение, вот только выглядело застывшим, неподдающимся мимике, словно поверхность его была выполнена из кожзаменителя.

— Зачем вызывали? — спросил Иван. Голос повиновался ему. Петруха это тоже отметил и взглянул на напарника с одобрением.

— Палочки-выручалочки, дырочки-затыкалочки, — пробормотал он прибауточной скороговоркой. Но тут же сменил тон на вполне деловой. — Подшипник застучал на 202-ой позиции. Сейчас побеседуем и устранять пойдем.

— Мастер, наверное, беснуется.

— Ничего. Я сказал, что болтов нет. Он доложил диспетчеру. Пока кладовщицу привезут, время у нас есть.

— Александру? — Иван похолодел.

Петруха же осклабился ото всей души. Может намеренно, чтобы показать зуб. Таким этот зуб Иван еще никогда не видел. Был он упругий, спелый, налитой — других, более подходящих эпитетов подобрать было трудно, даже на ум не шли другие эпитеты — разве что с эрекцией еще можно было сравнить состоянье этого зуба — и что характерно, сегодня он был несколько длиннее, чем все. Миллиметра на три, быть может. И пульсировал. Хотя последнее могло быть игрой воображения: как, в самом деле, может пульсировать столь твердая плоть, как кость.

Иван тут же вообразил окровавленные стены слесарки, пол, себя, распростертого на полу, со свернутой шеей, с прокушенным загривком, Александру — Александру-то он зачем? Да и вообще:

— Зачем ты это делаешь все? — спросил Иван более хладнокровно, чем от себя ожидал. Голос его не дрогнул. Хотя желание жить и здравствовать никогда еще не было в нем столь велико.

— Что именно? — спросил Петруха и так же демонстративно, как за минуту до этого скалился, зевнул.

— Зачем людей убиваешь?

— Это все он убивает. Зуб.

— Значит, признаешь себя виновным… — растерялся Иван, даже не оформив свою реплику вопросительно. Он не ожидал, что наставник так сразу и без обиняков согласится с его обвиненьем.

— Я себя и съедобным могу признать, — сказал Петруха, — ежели меня прижать, как следует. Вот как ты меня своей наблюдательностью прижал.

— И ты так легко признаешься в своей кровожадности?

— Никакой кровожадности. Но едва этот предмет во мне отрастает, как удержу нет — так зудит от него отделаться. Нервничаю, срываюсь по пустякам, до бешенства едва не доходит. И если я не сегодня-завтра от него не избавлюсь, то ей богу взбешусь. И еще большего наворочу. Силы во мне видел сколько?

— А нельзя ли другим способом от него избавиться? Так, чтоб без жертв?

— Нет. Только в человеческую плоть его вонзив. От человеческой крови корни его размягчаются. И он остается в теле.

— Попробовать выдернуть его, — предположил Иван. — Обратиться к дантисту.

— И к дантисту я обращался. И сам пробовал. Ничего не выходит. Разве что вместе с челюстью его удалить.

— Выбили ж тебе его однажды менты.

— Так то ж менты. Это они умеют. Но не буду же я ежемесячно на ментов кидаться. Думаешь, мне этот вариант в голову не приходил? Приходил. Да и кидался, да и не раз — на меня там дело уже завели. Не всякий раз и у ментов получается. А упрячут в крытку — что я там с этим зубом делать буду? Я уж и отравить хотел себя этим зубом. Сколько раз себя в руку кусал. Не отравляюсь. И зуб не отламывается.

— Так как же… Так откуда ж взялся он у тебя?

— А черт его знает. Вначале нормальный рос. А потом… Потом выбили.

— Менты? — догадался Иван.

— Менты. Только на следующий день я глядь — а этот-то и полез. Я поначалу обрадовался, что щербатым не буду. Только чувствую, что по мере его роста слабость во мне. Силу он у меня отнимает. Три дня так, а потом ничего. И даже наоборот, возвращать начинает, да еще сторицей. А в конце в силу прямо таки в нечеловеческую вхожу. Да ты видел. Да вот хоть и сейчас смотри.

И с готовностью продемонстрировал следующее. Встал. Поджал одну ногу. Поджал другую. Но не рухнул вниз, как на его месте рухнул бы любой другой, а на мгновенье завис в воздухе. Правда, для этого ему надуться пришлось и покраснеть, видно, что борьба с гравитацией стоила ему великого напряжения.

— А вот еще.

Он подпрыгнул, и перевернувшись в воздухе, стал ногами на потолок. Сделал в таком положении шаг. Сделал другой и, вновь перевернувшись, плавно опустился на пол. Встряхнулся.

— И давно это с тобой? — спросил Иван.

— Лет восемь уже. Началось еще в Подмосковье. Там меня и повязали менты ни за что. Избивали, избавляли от кариеса. Тот зуб немного гнилой был. Теперь понятно, почему я такой, а не иначе? И теперь отрастает с регулярностью месячных этот псевдо-молочный зуб. А потом в Саратов перебраться пришлось. Пока меня в серии смертельных исходов не заподозрили. Потом, три года в Саратове прожив, уже сюда.