Грим - Ученик слесаря [СИ]

Волос Петрухи был еще сравнительно густ, сер, голову прикрывала кепка из непромокаемого кожзаменителя. Непромокаемость была существенна потому, что сверху постоянно что-то лилось и, попадая на голую голову, застывало на ней синей или нежно зеленой коркой, если у слесаря были руки заняты, чтобы это стереть. А если слесарь постоянно в работе, то и руки у него постоянно заняты. Так что некоторые ходили с корками. Кепку же тряпкой протер — и всё.

Под козырьком кепки было небольшое лицо, на лице — несколько неглубоких морщин. Усов на этом лице не было, да и не нужны были этому лицу усы. И если Иван считал себя человеком среднего роста — метр семьдесят восемь, и не исключал возможности, что лет до двадцати еще вытянется, то Петруха, или дядя Петя, как решил сразу же про себя Иван его называть, был значительно ниже. Был он тех же лет, что и механик, и Иван даже подумал, что они могли бы быть одноклассниками или хотя бы друзьями детства. Позже, конечно, выяснилось, что никакие они не друзья, и даже недолюбливают друг друга в связи с регулярными Петрухиными отгулами и, являясь не местными уроженцами, в город прибыли из разных мест. Петруха — из волжского города Саратова, механик же из какой-то деревни под Курском. Механик, как прибыл, устроился на этот завод и работал на нем безвылазно лет двадцать пять уже, Петруха же — всего года три или два с половиной.

Ни тот ни другой с первого взгляда симпатий в Иване не вызвали. Но выступать без нужды было не в его характере. Поработаем. Понаблюдаем. А там можно и послать подальше обоих наставников. Или изменить свои мненья о них к лучшему.

— Ну что? — спросил механик.

Его вопросы не отличались разнообразием. Именно это и не нравилось Ивану в нем. Если спросить или сказать нечего — лучше молчи. Чего зря сотрясать воздух?

— Что? — спросил он в свою очередь.

— Работать пришел или как?

— Работать, — буркнул Иван, решив в конфликт с ним до поры не вступать.

— Ты, Петруха, ознакомь его с производством, — велел механик наставнику. — Покажи, где кнопки какие, чтоб зря не лез. А то он и так вчера убил час моего времени.

Тут Иван хотел, было, возразить. Ибо времени убил он вовсе не час, а гораздо менее. И потом время этого человека, по мненью Ивана, ничего не стоило. Но он вновь взял себя в руки, смолчал.

— Инструментом пусть пока твоим пользуется, — продолжал механик. — А поработает — я ему новый комплект выдам. Получил позавчера на складе комплект, — похвалился он. — А потом, как покажешь ему все, пусть в журнале за инструктаж распишется. За это заданий сегодня для тебя нет. Лады?

Наставник, не глядя, кивнул.

Слесарей в штатном расписании было двадцать четыре, но штат был далеко не полный и временами, а точней, ежемесячно — когда в цехе возникали случаи со смертельным исходом — стремился к нулю. Вот и сегодня двое подали заявление об уходе.

— Трусы, — ругался на них механик, которому предстояло выкручиваться девятью слесарями, плюс Иван. — Падлы, — ворчал, чуть не плача, он. — Подонки, — характеризовал он дезертиров прямо при начальнике цеха. — Вон, с мальца берите пример, — кивал он на Ивана, который помалкивал. — Мог бы вообще дома сидеть, дожидаясь армии. Или с меня. Сам не вру, и другим не верю. А вам бы только трястись от страха, пугая друг друга буками. А семьи чем кормить будете? В городе вакансий вообще нет, тем более для таких сволочей, как вы.

В этом он лукавил изрядно. Но зря. Рабочие вакансии были. Увольняющиеся знали про то и не оправдывались, но требовали уволить их без месячной отработки, настаивая на стесненных семейных обстоятельствах. Механик их заявления принял к сведению и положил в стол, без отработки же дезертиров не отпустил. На принцип пошел, полагая, что за месяц не один, так другой одумается, поддавшись на обещания и уговоры, на которые оказался механик не скуп, несмотря на присущую ему в обычных обстоятельствах немногословность. Мол, вот погодите, сократим эти несчастные случаи до разумного минимума. Но рабочие, в иных случаях согласные годить годами, ни на угрозы, ни на уговоры не поддавались, уверенные в том, что прервать эту трагическую традицию ни механику, ни самому господу богу не под силу. В несчастные случаи не верил почти никто. Предпочитали верить в судьбу — в лучшем случае. И даже не удивлялись тому, что этот фатум всё в одно место бьет. Предполагали иные, что в цехе завелся монстр — остался от фильма ужасов.

Были и другие версии — и более, и менее фантастические — народное воображение трудилось вовсю, порождая химер и поражаясь порождаемому.

— А с цехом ты действительно ознакомься, — сказал Ивану Борис Борисович, Слесарь с большой буквы. — Хоть знать будешь, куда бежать и где прятаться.

Тут все разговоры в слесарном зале — будто реле сработало на слове «бежать» — разом слились в один, переключившись на недавнее событие. Двое суток уже после него прошло, но ужас был еще свеж. И вчерашние похороны, на которых эти люди присутствовали, оживили тему. Да увольнение двух робких рабочих внесло струю.

Как вынес из разговоров Иван, фасовщица, молодая, лет 22-х, в отличниках производства не числилась. Не отличалась дисциплинированностью, часто отлучалась с рабочего места, иногда была нетрезва, в частности в свою последнюю ночную смену. Была обнаружена в чане с чем-то настолько вонючим, что скрутило ее всю, завернуло вокруг позвоночника, как вдоль оси так, что и в гробу она лежала несколько боком. Отошла покурить, по общему мнению, прячась от сменного мастера, и упала в какую-то смесь. Что ее занесло с первого этажа, где находился участок фасовки, на второй, да практически и на третий, так как пришлось еще ей на чан по узкой металлической лесенке влезть, объяснить никто не решался. Там и обнаружили ее двое рабочих — «с недоумениями на лицах», как написал в объяснительной записке по этому поводу ночной начальник. Фасовка считалась за легкий труд, туда переводили в основном забеременевших, они так и назывались — брюхатая бригада, но была ли беременна именно эта — неизвестно. Большинству нравилось считать, что была. Ибо не все ночи этой девицы бывали добропорядочны. Темных углов на трех этажах было достаточно.

Дядя Петя, наставник, участия в разговоре не принимал. Словно забыл, либо забил на это событье, от которого так тащились все. Сидел неподвижно, уставив глаза в одну точку, и если б не были они открыты, эти глаза, то Иван бы подумал, что тот спал.

— Вот так, Петруха. Следующим не окажись. Отправят в морг твои бренные, анатомируют автоматически. — Считалось, что в местном морге вскрытие производит автомат. Робопатолог, автоанатом. — Схоронят. Повесят твой печальный портрет на заводскую доску почета. Будешь хотя бы посмертно удостоен этой доской.