Вадим Сухачевский - Сын палача

Объяснять ей долго не пришлось, схватила все с лету. Венгерскую куроводку он ей обрисовал. С этого момента главное дело было уже за Катей.

У нее имелась при себе духовая трубка и иголки, пропитанные ядом кураре. Метров на тридцать Катя стреляла из этой трубки без промаха.

До выхода делегации куроводов, отправлявшейся на Сельскохозяйственную выставку, оставалось минут десять, нужно было уже возвращаться.

Катя встала рядом с выходом из гостиницы, и укрылась за афишной тумбой. Юрий знал: трубку она выхватит в самый последний миг и потом так же мгновенно спрячет, на все уйдет пара секунд, никто ничего не успеет заметить.

Вот и делегация куроводов начала выходить.

Первым вышел господин Рубинштейн. Знал бы он, жертвой какой непоправимой ошибки едва не стал, если бы не его приверженность заветам веры своих предков. Бог спас — тут иначе и не скажешь.

Вот француз вышел… Немец… Двухметрового роста куровод из Австралии…

И вот наконец!..

Толстая «венгерка» выходила в гордом одиночестве. Юрий видел, как у Кати рука полезла в карман за трубкой. Сейчас все произойдет. Он успел подумать: большой сюрприз ожидает нынче санитаров одного из столичных моргов, когда разденут труп куроводки…

…Но что это?!

Несколько шагов не доходя до тумбы, за которой пряталась Катя, пышная куроводка вдруг как-то неестественно оступилась…

Боже, да какой там «оступилась», когда лежит неподвижно, а из головы фонтаном бьет кровь!..

Стреляли из гостиницы — это Юрий машинально определил по направлению падения тела. А выстрела никто не слышал, потому что винтовка, видимо, была с глушителем.

Но — кто, кто?!

Да ясно же кто!

Ай да палачонок!..

Он почувствовал себя так же беспомощно, как однажды в детстве, когда его, купавшегося в речке, вдруг неодолимо закрутило в омуте.

Юрий встряхнулся. Оставаться на месте больше было нельзя: через минуту-другую здесь будет полно милиции. Он ухватил за руку Катю, тоже ничего не понимавшую, и запихнул в подъехавший троллейбус, сам влез следом за ней.

Все было как во сне, в каком-то глупом, бессмысленном сне.

Мозг уже устал от непостижимой логики этого сна и из последних сил тужился уговорить себя: «Невозможно! Этого не может быть! Это всего лишь сон!»

Да, этого не могло быть! Но именно такова оказалась действительность: Викентий покончил с Люцифером, то есть он уже считал себя окончательно выбывшим из Тайного Суда. Убить главного палача! Теперь ему нет пути обратно, да и вообще нет жизни на этом свете.

Это теперь единило его и с Катей, и с ним, Васильцевым. Им всем не простят, и кара будет беспощадной, а если смогут скрыться, то их будут преследовать до самого конца.

Было чувство беззащитности, но в то же время и чувство тайной радости: они окончательно освободились и пока что живы. Ну а уж сколько времени продлится это «пока что», поглядим.

Наверно, все-таки в душе Юрий до сих пор причислял себя к Тайному Суду. Но теперь с этим было покончено. За это он сейчас испытывал даже нечто наподобие благодарности по отношению к Викентию.

Впрочем, и радость, и чувство благодарности — все это тут же упорхнуло, едва он снова вспомнил про Полину.

Что с ней? Жива ли еще? Ведь состязание с сыном палача он сегодня проиграл. Но если все-таки жива — он непременно вызволит ее…

Вот только уверенность в этом была слабее, чем прежде: слишком ловким и опасным был противник.

Когда они с Катей вошли в квартиру, Юрия уже почти не удивила записка, лежавшая на полу. Он знал, кто ее автор.

Поднял, прочел:

Многоуважаемый Юрий Андреевич!

Пусть не ввергает Вас в гнев случившееся только что у гостиницы — так было действительно необходимо. Я предполагал, что Екатерина воспользуется своей духовой трубкой, но вы оба, вероятно, не знали, что на Люцифера не действует яд кураре, для этого он постоянно принимает какие-то снадобья. Так что нынче было не состязание; с моей стороны это была просто подстраховка. Если угодно, я спас Вашу жизнь (и даже не требую за это благодарности).

Что же касается состязания, то оно, думаю, вскоре состоится: ведь Полина жива, и Вы по-прежнему хотите ее вызволить.

Когда войдете в гостиную, кое-что Вас там, конечно, не обрадует.

Простите, что не нашел времени убрать за собой; надеюсь, Вы сами найдете способ с этим управиться.

С почтением,

Из гостиной доносились истошные вопли кота Прохора.

Предчувствуя что-то совсем уж гадостное, Юрий рванулся в гостиную. Катя — за ним…

Полковник Головчухин, свесив голову, дремал на диване, а кот метался из стороны в сторону, не переставая вопить.

Васильцев понял, что полковник мертв, лишь когда подошел ближе и увидел кончик вязальной спицы, торчавшей у него из уха.

Чтобы столь опытный сыщик так близко подпустил к себе своего убийцу!..

Впрочем, тут же стало ясно, что смерть постигла полковника во сне. На журнальном столике перед диваном стояла бутылка французского коньяка с серебряным клювиком. Такая же бутылка была когда-то у старшего Викентия, палача Тайного Суда. Клювик поворачивался, и коньяк смешивался со снотворным. А до поворота клювика его собутыльник мог налить себе сколько угодно совершенно безопасного коньяка.

Однако выпивать с каким-то непонятным субъектом — это было совершенно не в духе полковника. И вообще — почему он самовольно заявился в эту квартиру, как открыл дверь? Отмычкой, должно быть.

Нет, не пошел бы полковник Головчухин на такое! Наверняка это исчадие ада Викентий использовал какую-то дьявольскую хитрость!

Юрий подумал, что перед приходом полковник должен был ему позвонить — хотя бы удостовериться, дома ли он.

Телефонный аппарат у них был особый, когда-то привезенный Катей из Лондона (чем только ее там не снабдили!), — со встроенным диктофончиком, записывавшим разговоры.

Он нажал на кнопку воспроизведения и тут же услышал густой голос полковника: «Юрий Андреевич, дорогой, жаль, что вас нет дома. У меня для вас радостная новость. Да, да, насчет того самого … Обстоятельства такие, что, уверен, вы не будете на меня в обиде, если я нахально заявлюсь к вам в ваше отсутствие и маленько тут подожду. До скорой встречи».

Какую новость он мог иметь в виду? Только какую-нибудь связанную с Полиной. Однако он уже ничего не расскажет… Но как же, как же он так оплошал?!

Теперь предстояло избавиться от трупа, то есть сделать то, что сын палача в своей записочке издевательски назвал «уборкой». Тут мог помочь Вьюн.

Васильцев позвонил ему, и спустя минут двадцать Вьюн уже был у него. Увидев мертвого полковника со спицей в ухе, присвистнул: