Джеффри Дивер - На солнце или в тени

А что с сестрами? Они мне родные или только наполовину? Эта Мисси со своим мужем с квадратным подбородком, проводящая отпуск в экзотических странах. И лесбиянка Джейн. Моя сестрица-лесбиянка воспитывает китайчонка. Надо же, как круто. Но как-то очень стандартно. Вот черт! Я, получается, сестра-неудачница.

В среду Джоз спросил, не заметила ли она, что Ричард стал больше спать. Судя по всему, он не чувствует боли. Но через четыре дня после того, как его вернули домой, стало ясно, что он угасает. Она набралась решимости и спросила Джоза, как долго, по его мнению, это может продолжаться. Социальная работница в больнице говорила, что хоспис предназначен для тех, кому жить осталось не больше полугода, но сама она больше ничего не хотела тогда знать. Джоз сегодня заявил, что все продлится несколько дней или недель, но не дольше одной-двух. Сказал, он предпочел бы, чтобы больница пораньше помещала в хоспис смертельно больных, чтобы у них осталось больше времени побыть дома, где им лучше. Она не знала, что предпочла бы сама.

Когда пришла Ханна, они свалили обе порции жареной картошки на тарелку, вылили на край кетчуп из всех пакетиков, чтобы макать туда ломтики. И почти не разговаривали, пока все не подчистили.

– Скоро все закончится. Так мне сегодня сказал Джоз. Вы знаете Джоза? Медбрата? Он думает, остались считаные дни. Неделя или две, не больше.

– О, сочувствую.

– Завтра придется сообщить об этом дочерям. Им будет тяжело. Они не готовы к такому обороту. Не натерпелись с мое.

– А вы? Вы готовы?

– Хлебнула достаточно, если вы это хотели спросить. Думала, самое трудное позади. Понимаю, глупость. Когда мы поженились, Ричард пообещал, что теперь мы будем вместе преодолевать все трудности. И мне больше никогда не придется снова страдать одной.

– Снова?

– Долгая история. Давайте сначала уберем, а потом я схожу проверю, как там Ричард.

– Хотите, сделаю кофе?

– Я забеременела. Это произошло летом перед выпускным классом. Ричард только получил аттестат и собирался продолжать учебу в Амхерсте. Сами мы из Денвера, и он оказался более чем в двух часах езды от меня. Я никак не могла ему признаться. Боялась, что это погубит его жизнь. Что я погублю его жизнь. В итоге открылась матери, та поделилась с его матерью, и у них созрел план. Перед самым Днем благодарения они отправили меня в Дорчестер в Дом Святой Марии для матерей-одиночек. Можете себе представить? Похоже на сюжет из готического романа. Официальная версия была такой: я уехала в Чикаго помогать больной тете. Так мы всем и говорили, включая Ричарда.

– И люди верили?

– То ли верили, то ли нет. Это не имело значения. Не забывайте, шел одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмой, особенного выбора не было. Каждый год одна-две девочки исчезали из школы на несколько месяцев, а то и навсегда. Об этом не судачили. Считалось неприлично.

– Простите, я вас перебью. Вы сказали, что уехали в Дом Святой Марии?

– Да, в Дом Святой Марии. Было здорово и страшно. В подобной компании мне прежде бывать не приходилось. Словно попала на девичник с продолжением. В то же время мы до смерти скучали, стыдились и жутко боялись родов. Как только ребенок появлялся на свет, мать уезжала, и некому было поделиться опытом и рассказать, что это такое – рожать.

Мы вели бесконечные разговоры, как поступим – оставим младенца себе или отдадим. Выбирали мужские и женские имена и представляли, как обернется наша жизнь, если мы привезем ребенка домой. Я выбрала имена Томас и Кэролайн. Не знали мы только одного – выбор был не за нами, за нас уже все решили. Детей отнимали еще до того, как мы их рожали. У меня родилась девочка – Кэролайн. Мне даже не дали подержать ее на руках.

– Ох, Грейс, я вам сочувствую. Это ужасно.

– Да, ужасно. Я была в отчаянии. Будто в ступоре. За мной приехали родители, и мы договорились больше никогда об этом не говорить. Я вернулась в школу в выпускной класс. Честно говоря, я думала, что никогда не расскажу об этом Ричарду. Боялась, что тогда, вернувшись летом домой, он со мной порвет. Ведь я так ужасно с ним поступила, и он даже не смог бы понять почему. Пока не вернулась домой, не отвечала ни на одно его письмо. Но даже потом отделывалась несколькими строками – писала в основном о погоде и о занятиях в школе. Ужасно было что-то от него скрывать. Если бы у меня хватило мужества, нужно было самой с ним расстаться, а не ждать, когда он откажется от меня.

– Каким образом он вам писал? То есть, я хотела спросить, куда отправлял письма? Ведь он же считал, что вы в Чикаго.

– У меня там на самом деле жила тетя. Сестра моей матери. Она была в курсе всего и пересылала его письма к нам. Я их все прочитала, когда вернулась из Дома Святой Марии. Забавно. Какими глупыми кажутся теперь наши прежние тревоги.

– Так он вернулся домой?

– Да. На лето. Когда он объявился, учебный год еще не кончился. Мне удалось наверстать упущенное, так что я смогла окончить школу со сверстниками. На выпускной вечер я пришла с ним, как все и ожидали. Он никак не мог понять, почему я не такая, как прежде. Почему такая понурая. Сказать по правде, я и сама не понимала. Возникла небольшая проблема, ее решили, и все было позади. Никто не остался внакладе. Жизнь продолжалась. Вот только я возненавидела себя. Никогда не забуду того момента, когда я наконец ему призналась. Стоял жаркий летний день. Сначала мы отдохнули на Нантаскет-Бич, а затем отправились в парк развлечений «Парагон». Поели жареных моллюсков, покатались на американских горках, затем пошли в кино. Смотрели, кажется, «Аферу Томаса Крауна». Это же со Стивом Маккуином?

– Вроде бы да. Несколько лет назад сняли ремейк с Рене Руссо, кажется.

– Замечательный получился день. Вот только, открывая рот, я каждый раз боялась ляпнуть не то, что нужно. Поэтому больше молчала. Ричард отвез меня домой и в двадцатый раз спросил, что со мной происходит.

– Помню так, словно все было только вчера. Мы стояли на моем крыльце. Хотя время близилось к полуночи, жара еще не спала. Свет в доме не горел, но я знала, что мать не спит и ждет меня наверху. Может, даже подслушивает из окна спальни. Меня больше не ограничивали во времени – мой комендантский час отменили, – но мать все равно не ложилась в постель, пока я не вернусь и не погашу на крыльце свет.

– И вы ему сказали? О ребенке?

– О Кэролайн? Да. Смотреть на него не могла. Отвела взгляд и заговорила. Рассказала, что пропустила месячные и стала переживать приступы тошноты по утрам. Испугалась и, в конце концов, призналась родителям. Рассказала, как кричал отец. Как на следующий день наши мамы встретились за чашкой кофе и, вооружившись телефонной книгой, составили план действий. Я рассказала Ричарду о Доме Святой Марии и других девушках и о том, как мне было ненавистно уезжать из дома. Как скучала по нему и как всего боялась. Как родила Кэролайн и как ее у меня отобрали. Рассказала, что даже не подержала ее на руках. Как мне было горько. Как я ненавидела себя. Сказала, что никогда себя не прощу.