Вольфганг Хольбайн - Бремя Могущества

Говард и ухом не повел. Его лицо по–прежнему оставалось серьезным.

— Демоны? — повторил он и покачал головой. — Что ж, вероятно, их можно назвать и так. Ты ничего не почувствовал, когда прикоснулся к ней?

Его слова заставили меня вздрогнуть. Пока что мне удавалось отгонять от себя жуткие картины и странные ощущения, что я видел перед собой и пережил, или же просто привидевшиеся мне. Теперь я уже вовсе не был уверен, что действительно все это произошло со мной на самом деле. Я уже вообще не был уверен в том, что что–то со мной происходило. Но я понимал, куда клонит Говард. И эта догадка ужаснула меня.

— Ты… ты хочешь сказать, что это был кто–то из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ? — внутренне содрогаясь, спросил я.

— Возможно, — ответил Говард. — Я надеялся получить ответ от тебя. Что ты чувствовал?

— Чувствовал? — я проглотил комок в горле, чувствуя горечь во рту. Я пытался что–нибудь вспомнить, но у меня внутри все словно ощерилось, не позволяя мне сосредоточиться. — Я… не могу сказать определенно, — ответил я. — Но это не мог быть кто–то из них.

Говард молчал, посасывая сигару. Глаза его медленно закрылись, и мне показалось, что на лице его появилось выражение разочарования.

— Что–то похожее на них было, — продолжал я, с трудом подбирая слова. — Но не… — Я замолчал и, вздохнув, покачал головой. — Я не могу это описать, — сказал я. — Не знаю, что это было. Я… чувствовал ненависть, но не только ненависть. — Помолчав минуту, я попытался вызвать в памяти те моменты, когда я действительно ощущал в себе частицу одного из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ. Но даже малейшая попытка, сама мысль об этом вызывала во мне физическое недомогание.

— Это не было духом живого существа, — сказал я. — Это были… какие–то видения.

— Видения?

Я кивнул.

— Я… мне кажется, что я видел… какой–то пейзаж или что–то подобное, — бормотал я. Даже сейчас мне страшно трудно припомнить все. Все картины точно ускользали от меня, едва только я старался ухватиться за них. Говорить об этом — и то было трудно.

— Пейзаж, — как бы про себя повторил Говард.

Я видел, каких трудов стоит ему заставить свой голос звучать отстраненно и без эмоций, как голос ученого, расспрашивающего о каком–нибудь любопытном феномене, и это ему не удалось. Я видел, что его трясет от волнения. Сигара в уголке рта едва заметно подпрыгивала. — Что же это был за пейзаж?

— Я не знаю, — честно признался я. — Я даже не могу сказать, действительно ли это был пейзаж. Но если все же был, то он не мог быть частью нашего мира

— Или нашего времени, — угрюмо пробормотал Говард.

Я уставился на него.

— Ты считаешь?..

— Я ничего не считаю, — грубо перебил меня Говард. — Но у меня есть одно подозрение. И молю Бога, чтобы я ошибался.

— Что за подозрение?

— Я не могу об этом говорить! — отбрил меня Говард. — Сейчас не могу.

Но на этот раз я не мог позволить ему заткнуть мне глотку этой своей стандартной формулой. Я вскочил с койки, отбросил в сторону плед и одеяло и подошел к нему.

— Все, Говард. Точка! — в бешенстве прошипел я. — Я уже сыт по горло в ответ на свои вопросы слышать твои отговорки и наблюдать, как ты пожимаешь плечами.

— Я пока не могу об этом говорить, — ответил Говард. — К тому же, я могу и ошибиться.

— Я если ты все же окажешься прав? — задыхаясь от злости, процедил я сквозь зубы. — Да за кого ты меня принимаешь, черт тебя побери? За сопляка–мальчишку? Дурачка, из которого можно вить веревки? Ты требуешь, чтобы я гнил заживо на этом засраном корыте и тихо дожидался, что же меня все- таки прикончит — эта холодина или же морская болезнь, потом ты тащишь меня куда–то к черту на кулички через весь этот город, жители которого с удовольствием прогнали бы всех нас троих сквозь строй. Я ведь чуть было с ума не сошел, изгоняя что–то там из этой девчонки, и чуть было не сдох от холода на обратном пути. И ты еще требуешь от меня смирения и терпения.

— Не надо раздражаться, малыш, — грубо осадил меня Рольф. Я в бешенстве повернулся, но он не стал меня ни за шиворот хватать, ни руки ломать, а лишь сунул мне в руки стакан с горячим грогом да добродушно улыбнулся впридачу. — Г. Ф. никогда ничего не сделает тебе во вред, — погрозил он мне пальцем. — Ты несправедлив.

Я готов был высказать ему все, что о нем думаю, однако что–то меня от этого удержало. Может быть, то, что в душе я был согласен с Рольфом. Разумеется, Говард никогда и ничего мне во вред не сделает. И не раз доказал мне, что он — мой друг.

Рольф сделал мне приглашающий жест, вручил такой же стакан с грогом Говарду и мощно приложился к своему стакану. Потом он устремил на Говарда полный серьезности взгляд.

— Скажите вы уж ему, — тихо попросил он. — Он ведь имеет право знать.

— А что он должен мне сказать? — недоверчиво переспросил я.

Говард вздохнул, поставил стакан на стол, так и не отпив грога, вынул изо рта сигару и уставился в пол.

— Возможно, ты и прав, Рольф, — тихо произнес он. — Рано или поздно этот момент все равно должен был наступить. — Он кивнул, решительно поднял голову и почти печально посмотрел на меня. — Ничего еще не закончилось, Роберт, — сказал он. — Ты помнишь, что ты сказал мне сегодня утром — это поражение. И как бы ты ни называл его, оно так и останется поражением?

Я кивнул, и Говард продолжал:

— Ты неправ, Роберт. Поражением это можно было назвать лишь в том случае, если бы битва была завершена. Но она не кончилась. Напротив, она в самом разгаре. И боюсь, преимущество пока что на стороне противника, чего я, честно говоря, не предполагал.

— Противника?

— Йог–Сотота, — пояснил Говард. — Он пока остается здесь, где–нибудь не очень далеко, в море. И твой отец, я думаю, тоже.

— Мой… отец? — повторил я недоверчиво. — А какое отношение ко всему этому имеет мой отец?

Говард рассмеялся, очень горько и очень тихо.

— Да самое непосредственное, Роберт. Как ты думаешь, почему Йог–Сотот затратил столько сил на то, чтобы завладеть книгами Родерика да и им самим? Твой отец был колдуном, мальчик мой, одним из очень немногих истинных магов, когда- либо живших на этом свете. И, вероятно, он знает о магии и скрытых силах природы гораздо больше, нежели любой другой простой смертный. Колдунам из Иерусалимского Лота удалось ненадолго перебросить мостик через время и протащить Йог–Сотота и вместе с ним и других подчиненных ему тварей в наше время, но твоему отцу оказалось по плечу настежь распахнуть эти двери в прошлое.

Я окаменел. Постепенно, очень медленно до меня стало доходить, что хотел доказать мне Говард. Но я не желал, отказывался принять это.

— Даже самому Йог–Сототу не под силу перепрыгнуть на два миллиарда лет и перетащить вместе с собой всю свою челядь, — продолжал Говард. — Он попытался и не сумел. И происходившее в доме Болдуина доказало, что власти его не хватает. А вот твоему отцу это оказалось под силу, Роберт. Именно по этой причине Йог–Сотот вернул его из царства мертвых и вынудил работать на себя. Он ненавидит нас, ненавидит всех живущих в этом мире, когда–то принадлежавшем ему и ему подобным, и теперь он не остановится ни перед чем, чтобы вновь вернуть этот мир себе, сделав всех нас своими верноподданными.