Михаил Ежов - Фаталист

– Иногда все-таки хочется, – сказал он.

– Вы знаете клинику швейцарца? – спросил Григорий Александрович.

– Какого?

– Того, который лечит в Пятигорске сумасшедших.

– А-а… Помилуйте, они не сумасшедшие вовсе. Просто… со странностями.

– Пусть так. Знаете туда дорогу?

– Конечно. Профессор Майнер – очень интересная личность. Оригинальная. Представьте, он…

– Вы расскажете мне про него по дороге.

Доктор приподнял брови.

– Мы торопимся?

– Не люблю откладывать дела в долгий ящик.

Вернер пожал узкими плечами.

– Что ж, едем. Мне не помешает прогулка.

Отправились на лошадях. Вернер держался в седле немного боком и, кажется, опасливо. Похоже, он не так уж часто ездил верхом.

Григорий Александрович видел, что доктора подмывает начать какой-то разговор, но он не решается. Значит, дело касалось Печорина. Вернер то и дело бросал на него долгие задумчивые взгляды и шевелил губами. Наконец Григорию Александровичу это надоело.

– В чем дело, доктор? – спросил он. – Вы уже полчаса как сдерживаетесь, чтобы не задать мне какой-то вопрос. Или, может, вам есть что сообщить?

Вернер усмехнулся.

– Я слышал вашу историю, – сказал он.

– Надеюсь, она оказалась достаточно скверной, чтобы заинтересовать вас?

– Вполне. Я говорю о петербургской истории .

– Так я и подумал. Это княгиня насплетничала?

– Кто ж еще!

– И вы хотите знать, есть ли в ее рассказе хоть доля правды?

– В общем, да.

– А что она вам наговорила?

– Будто в столице из-за вас отравилась какая-то девица. Якобы вы давали ей авансы и чуть ли не обещали жениться, а потом бросили.

– Может, я ее еще и соблазнил?

– Не знаю, княгиня об этом не упоминала. А соблазнили?

– Нет. Девицу эту звали Негурова, и я действительно говорил с ней несколько раз и даже немного волочился, но о женитьбе речи не шло.

– С чего же она отравилась?

Григорий Александрович пожал плечами.

– Должно быть, от любви.

– К вам?

– К тому образу, который она себе сочинила и который я, вероятно, в ее глазах воплощал. Все это от французских романов.

Вернер хмыкнул.

– Стало быть, скандал таки был.

– Куда ж без него.

– Вы потому уехали?

– Нет. Из-за другого.

Григорий Александрович не собирался вдаваться в подробности – пусть прошлое останется в прошлом, и нечего его ворошить, – но воспоминания из-за расспросов Вернера ожили, и от них Печорин не мог отмахнуться.

В то время он жил в Петербурге и был страстно влюблен в Веру. Чувство это зародилось в нем еще в молодости, когда они были соседями, и оказалось взаимно. Однако тогда, прибыв после продолжительной разлуки с Верой в Петербург, Григорий Александрович обнаружил, что она вышла по настоянию матери замуж за князя Лиговского.

Он был раздавлен, но вскоре выяснилось, что Вера не забыла его. Они встретились, и былая страсть вспыхнула с еще большей силой, чем прежде. Постепенно Вера стала для Печорина самым дорогим человеком на свете.

Негурова же…

Бедняжка пала невинной жертвой его игры. Он флиртовал с ней, чтобы заставить Веру ревновать, когда ему казалось, что она уделяет больше внимания мужу, или малолетнему сыну, или их общим знакомым. Это было жестоко и глупо, но он был слишком влюблен, чтобы мыслить трезво. Он мучил единственную женщину, которая была дорога ему, и казалось, что так и должно быть и иначе невозможно. Сейчас он многое отдал бы, чтобы изменить прошлое.

Все кончилось неожиданно: Печорин получил письмо.

«Я пишу к тебе в полной уверенности, что мы никогда больше не увидимся. Когда-то, расставаясь с тобою, я думала то же самое, но небу было угодно испытать меня вторично. Я не вынесла этого испытания, мое слабое сердце снова покорилось знакомому голосу. Ты не станешь презирать меня за это, не правда ли? Это письмо будет вместе прощаньем и исповедью: я обязана сказать тебе все, что накопилось в моем сердце с тех пор, как оно тебя любит. Я не стану обвинять тебя: ты любил меня, как собственность, как источник сменявших друг друга радостей, тревог и печалей, без которых жизнь скучна и однообразна. Я это поняла… Но ты был несчастлив, и я пожертвовала собою, надеясь, что когда-нибудь ты поймешь мою глубокую нежность, не зависящую ни от каких условий. С тех пор я проникла во все тайны души твоей и убедилась, что то была надежда напрасная. Горько мне было! Но моя любовь срослась с душой моей: она потемнела, но не угасла.

Теперь я должна тебе объяснить причину моего поспешного отъезда. Она тебе покажется маловажной, потому что касается только меня. Нынче поутру мой муж вошел ко мне и рассказал, что ты женишься на Негуровой. Видно, я очень переменилась в лице, потому что он долго и пристально смотрел мне в глаза. Я едва не упала без памяти при мысли, что после всего, что было меж нами, ты решил идти под венец с ней! Мне казалось, я сойду с ума.

Конечно, я замужем, а ты свободен, и рано или поздно… но я не ожидала, что это произойдет так скоро. И какие же отношения связывают вас, если речь уж зашла о браке? Мне казалось, ты лишь пользуешься ею, чтобы вызывать во мне ревность. Оказалось, что я заблуждалась…

Мой муж долго ходил по комнате. Не знаю, что он мне говорил, не помню, что я ему отвечала… наверно, сказала, что я тебя люблю. Помню только, что под конец нашего разговора он оскорбил меня ужасным словом и вышел. Я слышала, как он велел закладывать карету. Вот уж три часа, как я сижу у окна – жду отъезда и пишу тебе это письмо.

Карета почти готова. Прощай. Я погибла, но что за нужда? Если б я могла быть уверена, что ты всегда меня будешь помнить – не говорю уж любить, – нет, только помнить… Прощай! Идут… Я должна спрятать письмо.

Не правда ли, ты не любишь ее? Ты не женишься на ней? Послушай, ты должен мне принести эту жертву: я для тебя потеряла все на свете…»

Каждое слово этого письма врезалось в сердце Печорина, и он помнил все, что прочитал тогда и перечитывал потом множество раз. Глупо, глупо! Как все вышло нелепо! Даже сейчас воспоминания отозвались в душе горечью и болью.

А Негурова отравилась – в этом доктор не ошибся, – и отравилась действительно из-за любви. Печорин помнил, как она вызвала его для последнего объяснения сильно надушенным письмом и встретила у себя дома, стоя наверху лестницы.

– Почему ты меня предал? – проговорила она, едва он начал подниматься к ней. Голос ее дрожал. – Я так тебя любила! Ты дорожишь всего более тем, что скажут о тебе люди, так я отниму у тебя их уважение. О тебе будут шептаться, на тебя станут показывать пальцами. Ты нигде не найдешь покоя! – С этими словами она молниеносно вытащила из флакона, который держала в руке, пробку и опрокинула содержимое себе в рот.