Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга

Доктрина сия, выведенная еще Аристотелем, утверждала, что из одних только принципов логики можно понять, что все в мире предопределено и никакой человек на свете не имеет настоящей свободы воли.

Когда заходила о фатализме речь, Ландсберг разъяснял собеседникам свои взгляды на самых простых и всем понятных примерах:

– Допустим, мы с вами, господа, знаем, что завтра непременно будет стычка с турками. Из этого следует, что не быть стычки с турками завтра не может. Следовательно, это необходимо, чтобы стычка состоялась.

Точно так же верно и обратное: если ложно, что завтра будет стычка с турками, то необходимо, чтобы завтра стычки не произошло.

Из всего этого делаем вывод: стычка с турками может произойти или не произойти в зависимости от нашего о ней суждения, однако в любом случае главное ее условие – необходимость. А из этого видно, что все на свете происходит по необходимости [3]. Блестящее красноречие Ландсберга всегда вызывало радостное оживление и восторг товарищей. Во-первых, потому что ловко сказано. А во-вторых, потому что эти высказывания в любом случае давали непременный повод выпить за что-нибудь: за свободу воли, за необходимость, за победу над турками или, по желанию, за все сразу.

Сам прапорщик Ландсберг из всей фатальной философии по-настоящему усвоил только одно: уверовав, что никакие случайности случайными не бывают, он приравнял всякое свое свободное решение и рассуждение к падению кости четной или нечетной стороной. Да и вообще ко всякому случайному действию, на которое можно загадать по принципу логической двузначности – так или этак.

Если все на свете предопределено, то это самый простой способ разрешать трудные ситуации.

Вот почему песенка о Катерине остановила его посреди толпы.

Разволновавшись, как дитя в Рождественский сочельник, смотрел он во все глаза на старика шарманщика.

Ничего приятного в том зрелище не находилось. Нечесаные седые лохмы музыканта свисали из-под черной шляпы до плеч, почти закрывая ему правый глаз; на левом у старика было бельмо. Затертое пальто шарманщика неопределенного грязного цвета пестрело неаккуратно наложенными заплатами; грубые ботинки, подвязанные веревкой, прохудились. На плече у старика прыгала обезьянка в красном ошейнике. Шкурку зверька покрывали то тут, то там розоватые проплешины, скорее от плохого ухода, нежели от старости. И вид у животного был такой же покорный, удручающий и безотрадный, как и у его хозяина.

И только шарманка в этом ансамбле выделялась красотой и новизной. Инструмент светился, сияя новеньким лаком; расписные картинки с цветами, барышнями, молодыми охотниками и оленями блестели на его стенках, будто смазанные маслом.

Шарманщик вращал ручку инструмента с таким благоговением, будто не шарманка служила ему, а он ей.

Песенка о Катерине заглушила для прапорщика все остальные звуки, проникнув, казалось, в самое его сердце, и не давала уйти.

Старик музыкант истолковал внимание офицера по-своему. Он заискивающе обратился к Ландсбергу.

– Какую музыку желаете, господин? – спросил старик, оглаживая рукой инструмент. – Не возьмете ли гадательный билетец? Мой Петька вытащит вам будущее, – указывая на обезьянку, пообещал он.

– Отлично! – согласился Ландсберг. Завороженный блеском уличного органа, он сунул в карман руку и, вытащив все, сколько захватила рука, отдал старику монеты.

Шарманщик радостно засуетился. Сморщенный кареглазый Петька, повинуясь знаку хозяина, вытащил из бархатного мешка записочку и, крутя хвостом, гримасничая и скаля зубы, протянул предсказание прапорщику.

Мимо трактира шли люди; чтобы укрыться от любопытных глаз прохожих, Ландсберг отошел в сторону и, развернув записку, принялся читать под гулкие вздохи и пиликанье шарманки.

Витиеватым почерком с завитушками на узеньком клочке бумаги было изложено следующее:

«Чрезъ страсть взаимную ты счастливъ будешь вечно» [4].

– Ага! – радостно воскликнул Ландсберг. Послание судьбы он истолковал в самую благоприятную для себя сторону: в том смысле, что надо ему теперь немедленно жениться, а вопрос с деньгами утрясется как-нибудь сам по себе. Ведь страсть-то его к Катеньке совершенно взаимна, вот уж в этом у него никаких сомнений не было!

Но вот точно ли он понял смысл записки? Может быть, расспросить старика и узнать, из какого стиха он эту строчку выписал? Нет ли там еще какого-либо знака?..

Притопывая ногою в такт «Шарман Катерине», которая как будто все громче звучала в его душе, он обернулся, чтобы поговорить с музыкантом, но увидел только его спину.

Подхватив на плечо шарманку, старик ушел в трактир, видимо, не терпелось ему славно угоститься на заработанные денежки.

Ландсберг поспешил вслед. Внутри питейного заведения царил полумрак. Огромный зал с рядом маленьких полуслепых окошек казался наполовину пустым. Но когда глаза Ландсберга привыкли к темноте, он все равно не нашел внутри шарманщика. Зато разглядел целый рой сомнительных личностей воровского и разбойничьего вида, которые зашумели и зашевелились при виде благородного офицера. Заметив, как все они поворотили навстречу ему испитые, порочные физиономии, Ландсберг вспомнил, что товарищи рассказывали о трактирах на Сенной – те славились глубокими подвалами, где обитало самое злое петербургское отребье. Воры имели обыкновение прятать здесь краденое и укрывать трупы. Не желая подвергаться неоправданному риску, прапорщик дал задний ход.

В конце концов, что ему этот старик? Все и без него ясно: шарманка подсказала прапорщику судьбу, а счастливый билетик подтвердил: женись!

«Буду жениться!» – сказал сам себе Ландсберг.

Купил у ближайшей старухи душистый букетик майского ландыша и с ним отправился к своей избраннице – говорить с ее батюшкой и делать предложение.

По дороге насвистывал песенку про «Шарман Катерину».

Все сомнения, мучившие досель, будто стерли изнутри большой губкой. Теперь он думал только о будущем счастье с Катенькой.

Тем же вечером прапорщик объяснился с девицей, получил от нее благоприятный ответ и застенчивый поцелуй в усы. Разговор с суровым Катенькиным отцом тоже удался.

Мало того! Отец невесты согласился дать приличное приданое, и это позволяло весьма кстати распутать сети финансовой ловушки, в которую военный угодил по своей беспечности.

«Ай да шарманка! – радовался про себя Ландсберг. – Наворожила дельно».

Слухи о женитьбе прапорщика разлетелись по городу, разошлись по знакомым и в полку. Все поздравляли счастливчика.

Получил известие и его кредитор – старик Власов, ростовщик, многим известный в тогдашнем Петербурге. Вот уже более трех месяцев Ландсберг избегал видеться с ним; каждая встреча их заканчивалась одинаково – офицеру приходилось, растоптав гордость, канючить об очередной отсрочке платежа, задабривать и умасливать оседлавшую его пиявку.