Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга

И вдруг они столкнулись в театре лицом к лицу: Ландсберг шел, окруженный приятелями, а кредитор был с какой-то пожилой дамой. Увидав ростовщика, прапорщик побледнел.

Он опасался публичного разоблачения. Толстосум вперил в должника острый глазок – и будто сердце его на крючок наживил.

– Приветствую, Карл Антонович! – сказал финансист с обычным своим хладнокровием. – Что не заходите ко мне? Давненько не были.

Ландсберг облился холодным потом и что-то невнятно мекнул, пожав плечами. Власов улыбнулся:

– Слыхал, женитесь скоро?

– Да, – ответил прапорщик, сжимая кулаки.

– Что ж… Будет и у меня ко дню свадьбы сюрпризик вам. Вот увидите, – проскрипел Власов, подмигнул Ландсбергу – весьма зловеще – и вернулся к своей спутнице.

Проклятые долги! Радостное возбуждение, царившее в душе прапорщика, сразу куда-то ухнуло, провалилось. Милые звуки «Прелестной Катерины», звучавшие все последние дни в его душе, рассыпались терзающим уши диссонансом.

«А ведь закон на стороне кровососа, – подумал несчастный Ландсберг. – Стоит ему предъявить все мои векселя и расписки – и вместо свадьбы посадят в каменный мешок. Товарищи по полку сочтут бесчестным. А невеста… Какая невеста?! Да ведь тогда и свадьбы не будет. Отец Катеньки не отдаст свою единственную дочку за промотавшегося негодяя! Все».

Расстроенный, подавленный и злой Ландсберг бросил приятелей в театре, уйдя на середине представления. Что делать? Если б возможно было покончить с долгами до свадьбы. Не подвергать риску будущее счастье – свое и невесты. Избежать позора.

Но для этого нужны деньги, деньги, деньги! А где их взять?!

Приятели все либо сами в долгах, либо уже он им должен. И ведь сумма требуется не маленькая – проценты да штрафы за три месяца неуплаты солидные набежали.

Все и дело в этих ужасных процентах. Ведь в долг берешь всего ничего – пустяк, в сущности.

Но стоит честному человеку замешкаться – на все же бывают обстоятельства! – и ничтожная сумма пускается в рост, словно дрожжи в теплой квашне. И какие еще цифры нарастают! Целые состояния.

«А правильно ли, что мы, честные люди, всех этих пиявок-финансистов терпим? – вскочил вдруг в голову Карла Ландсберга неожиданный вопрос. – К чести ли это нам?»

В смятении бродил прапорщик по городу. Мысли его шарахались из стороны в сторону, то вознося молодого человека в мечтах до сияющих вершин блаженства, то скидывая в зловонную пропасть. Страшные и чудесные образы, дерзкие фантазии будоражили его разум.

И тут, будто в ответ на исступленные терзания, явился перед ним тот, кто, по его разумению, единственный мог бы удачно разрешить любые сомнения.

На одной из улиц увидел он шарманщика.

Того самого.

Старик с нечесаными седыми лохмами только что подошел, огляделся, оценивая количество публики, и решил, что место подходит ему. Обезьянка прыгала на плече старика, скаля зубы прохожим. Музыкант снял с плеча широкий ремень и бережно расправил треногу своей шарманки, чтобы установить инструмент попрочнее.

Словно большая лаковая китайская шкатулка, шарманка блестела, рассеивая крохотные блики вокруг себя – загадочная, полная какой-то собственной волшебной жизни в очаровании тайны.

«Как шарманка подскажет – так и сделаю», – подумал Ландсберг. И замер, выжидая, как решит его судьбу Фатум. Рок. Случай. Все равно ведь нет у человека истинной свободы воли.

Старик повернул ручку; шарманка сделала вдох, и зазвучал ее полный и глубокий трубный глас…

Она исполняла песню про Мальбрука, и музыкант подпевал ей тоненьким дребезжащим голоском.

Песенку эту Ландсберг знал. Беззвучно шевеля губами, вторил и он вслед музыке и шарманщику давно известные слова, перебирая их смысл, стараясь уловить послание судьбы для него, Карла Ландсберга.

Шарманщик взглянул черным левым глазом на Ландсберга. Радостная улыбка озарила лицо прапорщика.

– Что, Дарьюшка, дома ли твой господин?

Дарьюшка, слоноподобная баба, служившая у одинокого старика Власова в качестве кухарки, ключницы и вообще, обрадовалась Ландсбергу и отворила ему тяжелую входную дверь.

Была пятница, около пяти вечера; в этот час ростовщик обычно запирал уже свою контору и поднимался наверх, в комнаты на втором этаже, чтобы закончить итоговые расчеты за день. А служанка отправлялась в соседний трактир за полштофом красненького, которым хозяин ее привычно отмечал конец недели.

Дарьюшка стояла теперь на пороге, уже закутанная в свою выходную цветастую шаль и с кошелкой наготове.

– Давненько вы у нас не были.

Прапорщика знала кухарка хорошо и только с самой приятной стороны – как любезного и весьма приличного молодого человека.

– Заходите. А хозяин-то вспоминал вас на днях!

– Да, – рассеянно сказал прапорщик, поглядывая на лестницу, ведущую во второй этаж. – Я на минуточку.

Баба заулыбалась:

– Никак, с долгом покончить хотите? Слыхали про вашу свадьбу. Поздравляю. Дай бог вам, как говорится… Вы подниметесь сами или сходить доложить?

– Спасибо, Дарьюшка. Да ведь ты по делу собралась? Так иди, ничего. Уж я сам.

Когда дверь за служанкой закрылась, Ландсберг лихорадочно огляделся по сторонам. Несмотря на внешнее спокойствие, внутри у него словно кто-то тугую пружину закручивал. Почти не сознавая себя, будто в жару, действовал Ландсберг как-то механически.

То и дело бряцали в уши ему звуки шарманки: «Его мы схоронили под пенье соловья… Миронтон, миронтон, миронтене», – а остальное заглушалось какими-то странными шорохами и шипением.

Вместо того чтобы подняться сразу наверх, к ростовщику, забежал прапорщик вначале на кухню. Здесь на глаза ему попалась бритва, лежавшая на полочке возле умывальника. Схватив, Ландсберг раскрыл ее, аккуратно попробовал остроту и силу лезвия и, сжав в руке, на цыпочках вернулся к лестнице и стал тихо подниматься по ней.

Дряхлое старинное дерево ступенек заскрипело под солидным весом: Ландсберг был мужчина внушительный, кровь с молоком и косая сажень в плечах. Но хозяин дома так увлекся своими расчетами, что этот шум не обеспокоил его.

Затаив дыхание, Ландсберг подкрался ко входу в покои ростовщика. Отодвинув бархатные портьеры цвета вина, заглянул в кабинет.

Старик горбился за конторкой, поглощенный какими-то записями.

«Миронтон, миронтон, миронтене…»

Цокнул каблук прапорщика, задев за выступ в деревянном полу: ростовщик повернул голову. Увидав его профиль и выкаченный от изумления глаз, опытный вояка Ландсберг осознал, что отступать поздно: Рубикон перейден.