Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга

– Скажите, Алексей Васильевич, вы что, издеваетесь надо мной? – Голос Юлии Александровны подозрительно задрожал.

Мне показалось, что лед, которым, очевидно, кто-то набил эту стройную красивую женщину с ног до макушки, вот-вот затрещит.

Говорят, айсберг, перед тем как расколоться, тоже трещит. Тут самая опасность, если эта штука перевернется. Ведь бо2льшая часть ледяной глыбы покоится под водой, наверху лишь крохотная маковка. Но когда лед подтаивает, центр тяжести смещается – и глыба, вздыбившись внезапной ледяной горой, поднимает такую волну, которая легко потопит даже океанский лайнер.

«А что? Может быть, – думал я, – и Борисова эта так же устроена. В ней скрыты неисчерпаемые запасы льда. Пожалуй, не стоит нарываться».

– Переселение души невозможно, – механическим голосом произнесла Борисова.

– Да? Тут, видите ли, такая интересная деталь… Миша изложил мне в подробностях действительные события, которые имели место в Петербурге ровно девяносто лет назад, то есть в 1909 году. Он даже назвал реальное имя одной из жертв Вадима Кровяника. Имя Екатерины Герус. Как вы думаете, откуда он мог узнать его? Может быть, вы думаете – из нашего архива?

– Нет, – с хладнокровием пиявки ответила Юлия Александровна. – Знаете, я навела справки. В архиве нет никаких бумаг, связанных с Радкевичем. Не говоря уж о том, что больных у нас в архив пускать не принято.

– Никаких бумаг? Но я совершенно точно знаю, что в нашем архиве хранился дневник Радкевича. На первых порах ему ведь и писать давали, чтобы разобраться – не притворяется ли.

Я знал, что Миша никаких бумаг в архиве читать не мог. Но зато их мог читать кое-кто другой.

– Мне бы хотелось понять одно: вы-то, Алексей Васильич, не притворяетесь ли? – с горечью спросила Борисова. – Уверяете меня, что на полном серьезе поверили в этот балаган с переселением душ? Реинкарнация? Вы же доктор!

– А сама история Потрошителя и Радкевича вас никак не заинтересовала в этом ключе? И потом – разве доктор не может… сомневаться?

Я чувствовал, что хожу по краю. Но игра доставляла мне столько удовольствия…

– Сомневаться? В выводах фундаментальной науки? Никогда. Настоящий доктор… Впрочем, вряд ли об этом стоит. Боюсь, вы просто не желаете работать с вашими пациентами как следует, – сухо ответила Борисова. – Что ж… Как заведующая отделением я вынуждена взять это на себя. А в отношении вас сделаю выводы.

И она вышла из ординаторской, дверью не хлопнув. Такая выдержка восхитила меня. Настоящая железная леди!

Выпроводив Борисову, я бросился звонить Штерну.

Он был дома и обрадовался, услышав мой голос.

– Тебе не передали? Я же звонил тебе уже раз пять. Ну, надо же! Распустились там все без меня, – оживленно лопотал старик в трубку. – Алексей, послушай меня…

– Слушаю!

– Я тут подумал, порассуждал. И вот к чему пришел. Отделение наше – замкнутая система. Ты прекрасно знаешь, насколько пациенты закрыты от внешнего мира. У нас никакие волнения сами по себе не возникают. Все внешнее закупорено. Если что-то случилось – причина этого кроется снаружи. Это понятно? Так вот. Я стал искать причину, сопоставил даты. Ну, и слушай! – закричал мне прямо в ухо старик. – Все неприятности начались у нас с приходом Борисовой!

Я оторопел:

– То есть? Что ты хочешь сказать, Альфред Романович, уважаемый? Она, что ли…

Старик засмеялся:

– Да боже упаси, я совсем не это… Хотя знаешь? Была и такая версия! В отношении Потрошителя по крайней мере. Кое-кто полагал, что только женщина способна так возненавидеть другую женщину, чтобы…

– Альфред Романович! Вы же не о Потрошителе хотели.

– Ах да, да… Слушай! Так вот. Как только я догадался про Борисову – я тут же вспомнил еще одну особенность, которая совпадала у всех жертв Кровяника. Помнишь, нет? Он убивал красивых брюнеток с голубыми глазами.

Я похолодел. Борисова?

Красивая брюнетка. С холодными, как лед, глазами. Голубыми, конечно.

– Альфред Романович, прости, мне срочно надо бежать.

– Что? Куда? Подожди-ка, я хотел кое-что спросить у тебя. Весь вечер звонил… А эти все – нет да нет! Получается, даже и не передали…

– Альфред Романович, драгоценный, уважаемый! Прости, потом перезвоню!

Он еще что-то бухтел, но я бросил трубку и выскочил из ординаторской.

Кажется, Борисова только что заявила, что намерена навестить Мишу?

Надо любыми путями помешать ей.

День – четверг.

Когда меня выгнали с флота, поначалу не было никаких идей. Никаких амбиций.

Вадим Кровяник не желал видеть красивых женщин, и я старался отыскать такой способ существования, чтобы с ними не встречаться.

Последнее происшествие меня напугало. Покидая гостиницу, я боялся, что меня застукают, и потому сказал коридорному – мол, девица спит и будить ее до утра не нужно.

На самом деле она уже час как лежала мертвая. Или?.. Кажется, я что-то путаю.

В голове у меня, признаться, все основательно перемешалось с тех пор, как я прочитал свой дневник. Я нашел его в архиве, куда пустил меня приятель по доброте душевной. Сам не знаю, что я искал тогда. Меня вела обычная любознательность.

Были и другие мысли: я искал иного поприща человеку моего склада. Разбирая чужие беды, я, возможно, желал подспудно разобраться со своими. На этом пути я многое узнал: например, о том, что подавленная транссексуальность может быть причиной агрессии. Да, я многое узнал. Кроме одного: кто же я такой? Мужчина или женщина? Мститель или жертва? Чистое Божье создание или исчадье ада?

Так я размышлял, оглядывая впервые пыльные папки со старыми историями болезней, сводок статистики, бюллетеней и прочие залежи медицинского мусора в подвале. Мой пьющий приятель Семенов получал наслаждение в компании бутылки, а я рылся в этом прахе людском. И случилось чудо – я отыскал свою собственную старую тетрадь, исписанную карандашом. Вместо дат – только дни недели.

Как же я был счастлив! То мгновение сделалось точкой опоры для всего последующего – основополагающей, могущественной точкой. О подобном говорил Архимед, утверждавший, что надежная точка опоры позволит ему перевернуть Землю.

Чувства, захлестнувшие меня в тот момент, передать невозможно. Что испытает безродный найденыш, вдруг узнав в попавшейся ему на глаза антикварной дагерротипии собственное лицо? Он узнает не просто лицо – он узнает судьбу, род, имя, все главное о себе.

Время меня никогда не интересовало – ведь я обитатель вечности.

На крышке тетради чужой рукой было выведено: «Николай Радкевич. 1909 год. Наблюдающий врач…» Подпись неразборчива. Впрочем, свой почерк я тоже не сразу разобрал. Все-таки столько лет прошло. За эти годы многое во мне поменялось. Но только не самое главное – мое призвание. Я навсегда отдан Ему, я рука тьмы. Принадлежу тьме, как и тьма принадлежит мне.