Дуглас Клегг - Человек-Хэллоуин

— Ступай, мальчик. Ты ведь хочешь защитить свою девушку, своего ребенка, хочешь узнать ответ на вопрос, кто ты такой? Все там. Я могу тебе рассказать. Человечество вымирает, ты и сам это видишь, ты ощущаешь это во всем. Мы потеряли связь с божественной искрой, с животворящим огнем, с изначальной неистовостью. Мы все потеряли, мы уничтожили все, дающее жизнь. Люди когда-то гуляли с богами, Стоуни. Люди когда-то приносили жертвы.

Всемогущему. Авраам принес в жертву Богу своего сына Исаака. Он действительно принес его в жертву, ты знаешь об этом? Но записана эта легенда иначе, чтобы все было мило и хорошо, чтобы Бог не казался больше космической силой, а просто благодушным Отцом Небесным, сидящим в тучах. Когда началась эра Сына, мы поставили себя выше богов, мы самих себя стали считать богами. Это неестественно. Это богохульство. Да, человечество как вид обречено, но ты и твои потомки… Что сделал я, что я сделал с Краунами и с тем существом, которое они скрывали, — всего лишь провел обряд, нашел средство общаться с Божественным. Мы стали повитухами богов, когда ты пришел в этот мир, и через тебя, через твоих потомков, медленно, со временем, человечество спасется. А вот Диана была приведена в этот мир в эпоху невежества. Ох, уж эти Крауны, — произнес он с презрением. — Они не питали почтения к ритуалам, они полагали, достаточно одной их причастности к древней истории, однако имеется причина для существования религии в любом ее проявлении, Стоуни, религия существует, чтобы перекидывать мостик к богам, к Богу, к Божественному Огню, а ритуал — способ держать под контролем силу, чтобы не выпустить ее в мир просто так…

Крики со стороны поселения неслись не умолкая.

— Слушай. — Алан Фэйрклоф склонил голову набок. — В этом вся она. Она похожа на электричество, лишенное проводов, которые направляли бы его поток. Ее огонь перескакивает с дерева на дерево, с дома на дом, неукротимая способность богов, но бесконтрольная, бессознательная. А вот ты… Твое рождение было обставлено обрядами, было выказано почтение к силе, к древним словам и заклинаниям.

— Но я же ничего не знаю, — произнес Стоуни. Он плакал, не желая того, внутри него нарастала такая боль, такая судорога, что ему казалось, будто кости вот-вот проткнут плоть, кровь хлынет из вен и артерий…

— Э, ты просто не знаешь, что тебе известно, — ответил Алан Фэйрклоф. Он закинул голову назад, раскрыл рот и принялся завывать как бешеный пес, а между воем прорывались безумные слова — Ya thaeia nue pari sothga, — пел он дождю. В ушах у Стоуни зазвенело от этого пения.

— Глубинной части тебя понятны эти слова Они сказаны на языке твоего духа.

— Нет! — выкрикнул Стоуни, подумав, что он сумеет убежать, что у него есть нож, заткнутый за ремень, и достаточно выхватить его…

Фэйрклоф толкнул его в спину, отчего Стоуни едва не упал на колени. На подъездной дороге стояло столько машин, словно в особняке был званый вечер. Некоторые Стоуни узнал «вольво» Гластонбери, «бьюик» миссис Доан, модель «жаворонок», «субару» Тамары Карри… Что все они здесь делают? Зачем они здесь? Голос Фэйрклофа понизился до вкрадчивого шепота, когда они взошли на крыльцо. Слова вылетали пулеметной очередью, он брызгал слюной.

— Все святые, Стоуни. Это же не случайно. Это праздник урожая, идущий из глубины времен. Это твой обряд посвящения. Это та ночь, когда боги бродят среди людей. Это проход между двумя мирами. Христос родился не зимой, Стоуни. И не в средине лета, как утверждают некоторые ученые мужи. Нет, он родился в конце жатвы, и на тысячи миль вокруг короли урожая, вроде твоих предков Краунов, были зарезаны серпами на полях в тот день и в тот миг, когда Назарянин издал свой первый крик в пещере, где родился. Боги никогда не рождались в великолепных дворцах, они рождались на камнях, они вытекали яичным желтком из скорлупы скалы, из земли, из того места, которое мы топчем ногами, в то время как обязаны ему жизнью. И она находится в самом сердце Земли. Она становится все сильнее после столетий заточения.

— Кто — Диана? — спросил Стоуни, входя в прихожую и бросая взгляд на лестницу.

Он так хотел увидеть Лурдес, сжать ее в объятиях и никогда уже не отпускать.

— Нет, не твоя сестра, — ответил Фэйрклоф, шагая за ним. — Твоя мать.

— Сюда — Алан Фэйрклоф кивком указал на открытую дверь часовни. Над аркой дверного проема Стоуни прочитал: «Благословен будь плод чрева твоего». Дверь была распахнута, звук поющих голосов стих за ней почти мгновенно. Часовня была освещена дюжиной свечей. Помещение наполнял запах мертвого животного, который смешивался с густым дымом какого-то мощного благовония. Стены часовни были высечены в скале, создавалось впечатление, что это пещера, приспособленная под маленькую церковь. Свет от витражных окон смешивался с сиянием свечей и отблесками далеких молний, святые, Дева Мария, сцена распятия и многочисленные мученики были выполнены в великолепных цветах. Витражи не сильно отличались от витражей церкви Девы Марии, Звезды Морей — только меньше размером.

Стоуни увидел ягненка с перерезанным горлом, лежащего на огромной каменной плите алтаря.

Свечи были высокие и тонкие, Стоуни никогда не видел столько сразу. Когда он окинул взглядом все свечи, расставленные вдоль стены, между витражными окнами, в небольших подсвечниках у каждой скамьи, сам их вид, кажется, подсказал ему что-то.

«Они же высокие, белые, старомодные, а та знаешь только одного человека, который делает подобные свечи».

В часовне было полно народу, некоторых он узнавал, проходя мимо, других видел впервые. Здесь были Марта Уайт и Тамара Карри, ее могучие груди вздымались в глубоком вырезе платья, а поверх этих холмов возлежал массивный золотой крест на цепочке; ему кивнул отец Джим, он чуть улыбнулся, протягивая руки перед собой, словно Стоуни должен был защелкнуть на его запястьях наручники; мясник Рэйлсбек и Фиона Макалистер из библиотеки сидели рядом, были и другие — знакомые и нет, но все они были принаряжены, словно пришли на воскресную службу: костюмы, галстуки, на некоторых дамах шляпы, а на женщинах постарше еще и белые перчатки.

Стоуни засмеялся, когда увидел старинного приятеля Джека Ридли, лучшего друга детства, который вместе с остальными хранил тайну, — так, во всяком случае, понял Стоуни. Джек подмигнул.

— Я знал, ты поймешь, — сказал Джек каким-то взвинченным голосом — Все это было предопределено…

— Заткнись, предатель, — ответил Стоуни, мотнув головой. Он протянул руку к ремню, вытащил нож.

Стоуни поднял охотничий нож, на случай, если кто-нибудь попытается что-нибудь сделать, но они сидели тихо, наблюдая за ним. В их глазах не отразилось страха, который он надеялся увидеть. Такого страха, который, как он чувствовал, снова накатывает на него самого.