Стивен Кинг - Воспламеняющая

Двое мужчин вышли из легковушки. Показали удостоверения, объяснили, что им нужно.

– Нет! – воскликнул Эверетт. Попытался рассмеяться, и смешок получился растерянным, словно ему сказали, что в этот самый день Тэшморский пляж откроют для купания.

– Если ты сомневаешься, что мы те, за кого себя выдаем… – начал один из мужчин, небезызвестный Орвилл Джеймисон, которого иногда звали Оу-Джей, а иной раз – просто Оранжад. Он не возражал против того, чтобы иметь дело с деревенщиной почтальоном. Был готов выполнить любой приказ, при условии, что от этой дьявольской девчонки его будут отделять не меньше трех миль.

– Нет, дело не в этом, совершенно не в этом, – ответил Роберт Эверетт. Он испугался, как пугается любой человек, внезапно столкнувшийся с силой государства, когда обычно неприметная правоохранительная бюрократия вдруг показывает свое истинное лицо, мрачное и неумолимое, выплывающее из глубин хрустального шара. Но не отступился. – У меня здесь почта. Почта Соединенных Штатов. Вы, парни, должны это понимать.

– Речь идет о национальной безопасности, – ответил Оу-Джей. После фиаско в Гастингс-Глене ферму Мандерсов отделили от остального мира защитным кордоном. Территорию и пепелище обыскали тщательнейшим образом. В итоге Кусака вернулся к Оу-Джею и теперь через плечевую кобуру уютно прижимался к левой половине груди.

– Вы можете так говорить, но этого недостаточно, – не сдавался Эверетт.

Оу-Джей расстегнул свою парку, чтобы Роберт Эверетт смог увидеть Кусаку. Глаза почтальона округлились. Оу-Джей улыбнулся.

– Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я его вытаскивал?

Эверетт не мог поверить в происходящее. Предпринял еще одну попытку.

– Вы знаете, что грозит за кражу почты Соединенных Штатов? За это вас отправят в Ливенуорт, штат Канзас.

– Проясни этот момент со своим почтмейстером, когда вернешься в Теллер, – впервые заговорил второй мужчина. – А теперь предлагаю прекратить этот гребаный треп. Давай сюда мешок с почтой, которую ты забирал не в Теллере.

Эверетт отдал ему маленький мешок с почтой из Брэдфорда и Уильямса. Они вскрыли его прямо на дороге и бесстрастно просмотрели содержимое. Роберта Эверетта переполняли злость и жгучий стыд. Они не имели права этого делать, даже если речь шла о секретах атомной бомбы. Они не имели права прямо на обочине потрошить мешок с надписью «Почта Соединенных Штатов». Нелепо, но, похоже, он чувствовал бы то же самое, если бы незнакомый мужчина вломился в его дом и принялся срывать одежду с жены.

– Вам это с рук не сойдет, – срывающимся, испуганным голосом пригрозил он. – Вот увидите.

– Вот они, – сказал второй мужчина Оу-Джею. Протянул ему шесть писем, надписанных одинаковым аккуратным почерком. Роберт Эверетт их узнал. Он забрал их из почтового ящика рядом с универмагом Брэдфорда. Оу-Джей сунул письма в карман, и они направились к «кэпрису», оставив вскрытый мешок с почтой на дороге.

– Вам это с рук не сойдет! – повторил Эверетт дрожащим голосом.

– Сначала поговори со своим почтмейстером, – ответил Оу-Джей, не оборачиваясь. – Конечно, если хочешь служить на почте до пенсии.

Они уехали. Эверетт смотрел им вслед, разъяренный, испуганный, с подкатывающей к горлу тошнотой. Наконец поднял мешок и швырнул в кузов фургона.

– Ограбили. – Он вдруг понял, что чуть не плачет. – Ограбили. Меня ограбили, будь я проклят, меня ограбили.

Он помчался – насколько позволяла скользкая дорога – в Теллер. Поговорил с начальником почтового отделения, как и предлагал один из той парочки. Теллеровского почтмейстера звали Билл Кобэм, и Эверетт провел в его кабинете больше часа. Временами их голоса вырывались за дверь, громкие и сердитые.

Из своих пятидесяти шести лет Кобэм тридцать пять проработал в Почтовой службе и боялся много чего. В итоге ему удалось внушить свой страх Роберту Эверетту. И тот никому, даже жене, не сказал ни слова об ограблении на Теллер-роуд между Брэдфордом и Уильямсом. Но Эверетт этого не забыл, и с ним навсегда остались испытанные тогда злость, стыд… и разочарование.

К половине третьего Чарли слепила снеговика, а Энди, отдохнувший после дневного сна, поднялся с кровати. Орвилл Джеймисон и его новый напарник, Джордж Седака, сидели в самолете. Четырьмя часами позже, когда Энди и Чарли начали играть в рами до пятисот, а вымытые после ужина тарелки стояли на сушке, письма легли на стол Кэпа Холлистера.

Двадцать четвертого марта, в день рождения Чарли Макги, Кэп Холлистер сидел за своим столом, снедаемый сильной, но неопределенной тревогой. Причина у тревоги имелась: менее чем через час он ожидал прибытия Джона Рейнберда, и это было все равно что ждать дьявола. Образно говоря. По крайней мере дьявол, если верить его пресс-релизам, придерживался условий заключенной и подписанной сделки, но Кэп нутром чуял, что на Джона Рейнберда полагаться нельзя. В конце концов, он был наемным убийцей, а наемные убийцы рано или поздно уничтожают себя. И Кэп чувствовал: Рейнберд уйдет так, что мало не покажется никому. Что он знал о деле Макги? Не больше, чем положено, само собой… но что-то не давало Кэпу покоя. Не впервые он задавался вопросом, а не устроить ли здоровяку индейцу несчастный случай после того, как в деле Макги будет поставлена последняя точка? Выражаясь словами отца Кэпа, Рейнберд был безумен, как человек, который ест крысиные катышки и называет их черной икрой.

Кэп вздохнул. За окнами лил холодный дождь, сильный ветер бросал капли в стекла. Кабинет Кэпа, такой светлый и приятный летом, теперь наполняли серые тени. Они не благоволили Кэпу, коротавшему время с досье Макги на библиотечной тележке, которая стояла по его левую руку. Зима состарила Кэпа: он совсем не напоминал энергичного мужчину, подкатившего на велосипеде к входной двери в тот октябрьский день, когда Макги исчезли вновь, оставив после себя огненный смерч. Тогда морщины на его лице едва проглядывали, теперь – резко углубились. Ему пришлось прибегнуть к помощи бифокальных линз – очки стариков, так он их называл, – и его мутило первые шесть недель, пока он к ним привыкал. Да еще донимали мелкие, внешние признаки того, что все идет не так, абсолютно не так. Впрочем, по этому поводу он злился молча, потому что жизненный опыт и воспитание научили его не распространяться о важных проблемах, лежащих у самой поверхности.

Эта девчонка словно наслала беду на него лично. Две единственные женщины, к которым он питал теплые чувства после смерти матери, скончались этой зимой: его жена, Джорджия, через три дня после Рождества, и личная секретарша, Рейчел, чуть больше месяца тому назад.