Кейт Хэмер - Девочка в красном пальто

Я влетаю в комнату, в которой, наверное, лет сто не было ни души. Вокруг камина стоят стулья с бархатными сиденьями. Когда я с криком врываюсь, они, мне кажется, вздрагивают, как вздрогнули бы живые люди, если бы кто-то с воплями ворвался к ним. Толстый красный ковер поглощает звук моих шагов.

Эта комната – комната страдания, думаю я. Это комната смерти. На стенах – черные обои с букетами зловещих пурпурных цветов, словно отовсюду смотрят тысячи кровавых глаз.

– Моя мама умерла, – сообщаю я комнате.

Она молчит, не знает, что сказать в ответ.

– Умерла, умерла!

Я бегаю кругами, опрокидываю деревянные столики с цветочными горшками – цветы в них засохли много лет назад, горшки разбиваются, и земля, похожая на пепел, рассыпается по ковру. Комната, которая еще недавно растерянно молчала и не знала, что мне ответить, просыпается после своего многолетнего сна, похожего на смерть. Она гонится за мной, устраивает ловушки, подставляет стулья, о которые я спотыкаюсь. Я рву старый пыльный бархат на стульях зубами. Я царапаю ногтями обои, но они такие толстые, что забиваются мне под ногти.

– Ты всего лишь мебель! – кричу я и снова начинаю все ломать и крушить, потому что хочу все разнести в щепки. Я ударяюсь об углы, набиваю шишки и кричу: – Мама, мама, мама! Не оставляй меня здесь, не оставляй!

Когда я слышу голоса Дороти и дедушки, комната уже наполовину порушена. Я здорово над ней поработала после того, как она сотню лет простояла нетронутой, но мне мало. Мне бы хотелось вырвать из стены каждый кровавый глаз. Над камином висит зеркало, и я замечаю в нем свое лицо – искаженное и белое, с горящими глазами, и вид у меня такой странный, что я не сразу понимаю, что это я.

Когда я распахиваю дверь и выскакиваю на лестницу, Дороти с подобранными юбками уже ставит одну ногу в старомодной черной туфле со шнуровкой на верхнюю площадку. Когда я пролетаю мимо, она пытается ухватить меня на лету, но напрасно. Я проскакиваю с такой скоростью, что она на миг превращается в визжащий клубок волос, глаз, зубов, юбок, который остается позади.

Вырвавшись из дома, я бегу по саду, но на полпути электрический заряд, который питал меня, заканчивается, и я падаю на землю. Я тяжело дышу и лежу без сил, даже не могу поднять голову. Когда я это все же делаю, то вижу, что лежу рядом с домиками хоббитов. Большая капля дождя плюхается рядом со мной, она так близко, что я вижу, как она дрожит и переливается на зеленом листке, а потом скатывается на землю. Я ползу к дальнему домику. У задней стены есть скамейка, но я валюсь на каменный пол и прикрываю за собой дверь ногой. Паук вздрагивает, смотрит на меня, а потом прыгает мне на голову, но я даже не стряхиваю его.

Постепенно на улице сереет. Слышится шум дождя, через круглое отверстие тянет свежестью – запахом влажной зелени. «Мама», – всхлипываю я и хватаю воздух ртом, как рыба на берегу.

У меня появляется какое-то чувство, точнее, мысль, которую я не могу отогнать: если бы я не переступила порог комнаты смерти с пурпурными цветами, ничего бы этого не произошло. Это глупо, потому что они сообщили мне о маминой смерти до того, как я оказалась в этой комнате, но мне кажется, что эта комната проникла в меня, как ядовитый газ, через поры моей кожи. Я дрожу и плачу по всей своей прошлой жизни: прогулки, Рождество, сад, «ах ты, чудилка», мамины подружки попивают вино за столом на кухне, чайник закипает утром, миссис Бакфест стоит у доски. А больше всего – по ласковым синим огонькам в маминых глазах.

Я слышу звук шагов, потом в дверном отверстии появляется янтарный глаз и смотрит на меня сверху, как луна.

– Дитя мое, ты там? Мы с дедушкой изволновались, испереживались. Что ты там делаешь, по уши в грязи? Тебя так долго не было, мы уж подумали, что ты растворилась в воздухе.

Я смотрю на этот говорящий глаз, но сама застыла и превратилась в кусок льда.

– Дорогая моя, ну же. – Я слышу, как Дороти переступает с ноги на ногу, налегает на дверь, тяжело дышит, но я лежу с другой стороны и придавливаю дверь, мешаю ей открыться.

Снова появляется глаз.

– Дитя, тебе нужно подвинуться. Я не могу открыть дверь. Ты плохо, очень плохо себя ведешь.

Она налегает на дверь с такой силой, что отшвыривает меня, как мешок, которым закладывают щель под дверью, чтобы не дуло. Протягивается рука, ложится мне на плечо, и меня извлекают из моего убежища.

– Ну же, ну же.

Яркий свет слепит глаза, Дороти поднимает меня – мои ноги, руки и голова болтаются в воздухе, когда она меня несет.

– Вот так, дитя мое. Скажи, что хорошего в таком поведении? Ничего. Одна глупость, и все. – Дороти поднимает меня повыше, пытаясь сохранить равновесие и удержаться на своих тонких ногах.

Меня закутывают в одеяло и укладывают спать. В этот раз на раскладушку, которую Дороти ставит в ногах их с дедушкой кровати. Чтобы они могли присматривать за мной.

Потом я оказываюсь в их кровати, завернутая в простыню. За окном утро. Яркий свет падает на чемоданы с разноцветными ярлыками, привязанными к ручкам. Я поворачиваю голову – больно. Моргаю – тоже больно. Я сжимаю губы – и это тоже больно.

Я не слышу, как они входят.

Дедушка улыбается мне:

– Ну, как ты себя чувствуешь? Лучше?

Я трясу головой и бормочу:

– Папа.

Он садится на кровать возле меня. Лицо у него грустное и озабоченное.

– Мы разговаривали с твоим папой. Он до глубины души потрясен тем, что случилось, Кармел. Но ты понимаешь, понимаешь… ты сама говорила, что сейчас он живет с другой женщиной… Помнишь, ты призналась, что он долго не приезжал к тебе…

Одежда вылетает из окна, пустые рубашки планируют и приземляются где-то в саду, где – не видно. Насмешливый голос папы, его самого я не вижу, только слышу: «Воображаешь, что ты вся из себя средний класс! Можешь теперь засунуть свой класс в задницу. Сыт по горло этими песнями». Потом смех. Не папин, а совсем чужой – как будто смеется какой-то джинн.

– Понимаешь, он считает, что так будет лучше… Он думает, что нам следует… Мне жаль…

Мне все понятно. Зря я радовалась, что он ходит в больницу к маме. Это было глупо, по-детски. Все равно он любит Люси. Мама пыталась развеселить меня, когда он не приходил много-много дней, даже недель, но я все время знала, знала, что происходит. Одежда не вылетает из окна без причины.

На Дороти желтая блузка с розовыми розочками, в глазах у нее порхает тревожная мысль: « Чем все это обернется?» Дедушка ничего не подозревает об этих ее тайных мыслях.

– Дороти! – говорю я. – Дороти, можно я буду жить с тобой?

Громкий вздох облегчения, он выражает радость. Это она? Нет, это дедушка.

– Почему же нет? Конечно… Это замечательно, просто замечательно… – радуется дедушка.