Кейт Хэмер - Девочка в красном пальто

Я хочу поговорить с ними, но, похоже, они не понимают меня.

– Что-что? – спрашивает «верхняя» девочка. – Что она говорит?

Я осматриваюсь. Наши кровати находятся у противоположных стен. За головой висит занавеска. Она в красных, зеленых, розовых узорах, и мне в голову почему-то приходит слово «кашемир». Окно находится очень высоко. Через него проникает свет, который собирается под потолком.

– Меня зовут Кармел, – пытаюсь я сказать. Я не столько им это говорю, сколько себе – пытаюсь вспомнить самое важное.

– Меня зовут Мелоди, – говорит девочка с нижнего яруса, но девочка с верхнего перебивает ее:

– Да мы и так знаем. Кармел – какое смешное имя.

Ничего смешного, хочу сказать я, на себя лучше посмотрите – не имена, а лошадиные клички, писклявые голоса. Но тут место, в котором мы находимся, сильно встряхивает, так что мы чуть не падаем с кроватей, а затем раздается скрип тормозов.

Началась моя жизнь в полном одиночестве.

Родители решили вернуться в Лондон, и я их всячески поддержала. Наладить отношения с Полом гораздо сложнее в их присутствии – а мне необходимо убедить его, что я уже не та жаждущая мести бывшая жена, нужно заручиться его поддержкой.

Я старалась как можно больше времени проводить в саду. Почему-то отсутствие потолков, картин, мебели, всей привычной обстановки, включая чашки, коврики и подушки, приносило облегчение.

Сад, в отличие от дома, выглядел обновленным. Незаметно он приобрел летний облик – цветы, хоть остались без моего ухода, распустились, их красные и оранжевые пятна расцвечивали стену. Пчелы с лепестка перепрыгивали на тычинку и исчезали внутри, словно проглоченные цветком.

Я разыскала свои инструменты, которые терпеливо лежали в сарае, и обрушилась с лопатой на сорняки, которые наступали на цветы. Я выкапывала траву вдоль длинной клумбы, не разгибая спины, а потом подняла голову и увидела осыпавшийся участок стены, камни валялись под ногами, как неразорвавшиеся снаряды, присыпанные землей. Я остановилась, вытерла пот с лица, подняла самый маленький камень, взвесила его в руке, вглядываясь в выбоины на стене. Вот оно – углубление, которое по форме точно соответствует камню. Я вставила камень на место и принялась заделывать следующую выбоину. Я работала методично, медленно, пока не починила весь кусок стены. Последний камень был больше прочих и более плоский, он должен был служить опорой остальным. Я отряхнула руки и полюбовалась пазлом, который с таким успехом собрала.

И тут меня что-то кольнуло. Что? Я осознала, что в какой-то момент вообще забыла о Кармел. На время я так погрузилась в свое занятие, что для меня не существовало ничего, кроме камней. Я видела только их холодную и влажную нижнюю сторону, обращенную к земле, их поверхность, согретую солнцем. Сколько времени продолжалось это забвение? Две минуты, три, десять? Чувство вины нахлынуло на меня, и я опустилась в траву на колени. Сейчас это кажется невероятным, но, возможно, наступит такое время, когда я смогу пить кофе, читать книгу, смеяться с друзьями, смотреть на новые туфли, выбирать краску для стен, касаться бархатной шторы и получать от этого удовольствие.

Между тем солнце садилось, сумерки пропитали воздух, и мне ничего не оставалось, как вернуться в дом.

Внутри было невероятно тихо – время замерло, сжалось, словно его заковали в наручники. Оставшись одна, я вдруг почувствовала себя брошенной, как пассажир на покинутом всеми полузатонувшем корабле, заваленном ненужными вещами.

Я с трудом поднялась по лестнице и села на кровать дочки. Рядом стояла одна из самых ее любимых вещей – фарфоровая настольная лампа в виде пятнистого мухомора, спереди – окошко, через которое виднелось семейство фарфоровых барсуков в уютной кухне. Мы наткнулись на эту лампу в благотворительном магазине, притащили домой, заменили провод. Вот какая я умница, думала я тогда, независимая, самостоятельная, одинокая женщина, мастер на все руки, зачем такой нужен мужчина?

Я щелкнула выключателем, лампа зажглась. Папа-барсук в клетчатых шлепанцах читает газету, сидя за столом, на котором лежит буханка хлеба, разрезанная пополам, и треугольник сыра. Мама, в голубом фартучке с оборкой, держит румяный пирог, только что вынутый из печи. Малыш тоже сидит за столом, с ложкой наготове. Идеальная семья, неудивительно, что Кармел так любила эту лампу.

Я то выключала, то включала свет, каждый раз надеясь, что среди фарфоровых фигурок появится еще одна – Кармел, крошечная, неподвижная, стоит возле печи на полосатом коврике. «Все в порядке, господин детектив. Она теперь живет в домике у барсуков. Пьет из крошечных чашек, греется у нарисованного огня. Зато она на виду, мы можем наблюдать за ней. Она к нам вернется, не может же человек вечно питаться раскрашенным фарфоровым хлебом».

Под лампой лежал лист бумаги – один из рисунков Кармел. Я вытащила его, чтобы посмотреть: мужчина сидит, изо рта у него вылезает мыльный пузырь со словами внутри, а у ног расположилось длинноухое существо. Я приподняла лампу, чтобы подсунуть под нее рисунок, и лампочка ударилась о фарфоровую стенку и чуть не разбилась.

Я вышла из ее комнаты, оставив за спиной ее дыхание, которое заполняет пространство, ее мысли, которые до сих пор порхают под потолком. Кажется, она сама витает вокруг меня. Вдруг на долю секунды я усомнилась – а существовала ли она на самом деле? Может, вся ее жизнь привиделась мне во сне? Я вбежала в ванную, дернула за шнурок, зажглись лампочки над зеркалом, в их свете я увидела свое отражение. Я задрала футболку: вот здесь, в этом животе, она когда-то сидела, от той поры остались отметины – как будто отпечатки крошечного тельца – тонкие полоски с перламутровым отливом.

Откуда ни возьмись в пустом доме – звуки, запахи, тоска. Воспоминания? Кармел вернулась с прогулки, и ее вырвало прямо за столом. Ничего, ничего, сейчас уберем. Сломалась игрушка – заводная утка все кивает и крякает, никак не останавливается. Пол попытался ее починить – безуспешно. Тогда он сдался и вынул батарейку, заставил игрушку замолчать навсегда. Воспоминания выныривают из темноты, сплетаются в паутину, подстерегают меня, куда ни пойду, везде утыкаюсь в них лицом. Кармел смотрит на меня: «Так мы едем?» Надежда написана на ее лице. «Да, едем. Мы поедем на поезде».

Снова подымаюсь в ее комнату, замечаю, что трудно дышать, открываю окно, чтобы глотнуть свежего воздуха. Лунный свет заливает сад. Отечная физиономия луны смотрит вниз, она распухла – не то от воды, не то от крови, ее рот как трещина, он может в любой момент открыться, и из него вырвется крик. Я схватилась за оконную раму, чтобы не упасть. Возьми себя в руки, сказала я себе.