Майк Гелприн - Самая страшная книга 2017 (сборник)

– Ептыть, – выдохнул Сашок.

Ветки упали на него и ввинтились внутрь. Сашок рухнул на колени, изо рта брызнула кровь. Через дыру в спине торчали черные лапы. Тварь зарывалась глубже. Пал Палыч шагнул к Сашку, но тот дернулся всем телом, заорал. На руках лопалась одежда, а с ней и кожа.

– С-с-с, – прошелестел Сашок, из последних сил указывая на канистру. – С-спал-лите…

Из его горла вырвалась ветка, и Сашок повалился на спину. Он умер. У Ивана Даниловича все плыло перед глазами, но он сообразил, что ветки оказались в ловушке. Им не хватало сил, чтобы выбраться из тела.

– Срань такая, гореть тебе, сука, с потрохами!

Пал Палыч опорожнил канистру на Сашка и придавленную его телом тварь. Росшие сквозь плоть ветки шевелись все медленнее.

– Сука!

Иван Данилович нащупал зажигалку. Он посмотрел на Пал Палыча, тот кивнул. Свет сдвинутого в суматохе фонаря разрубал гаражную тьму по диагонали, отсекая фрагмент с Сашком и ветками. В печи до сих пор полыхало, крошечные островки огня были и на полу. Барабанная дробь дождя стала оглушительной.

– Неправильно это… – прошептал Иван Данилович.

– Поджигай.

Иван Данилович присел и крутанул колесико над лужей бензина. Пламя волной прошлось до Сашка и принялось жевать труп. Ветки задергались, почуяв огонь. Зашипели. Тело Сашка шевельнулось, будто пыталось подняться.

Иван Данилович сполз по стене и зажал уши, стараясь заглушить предсмертные крики твари. Ветки беспорядочно вырастали из тела Сашка и колотились об пол. Брызгами разлеталась кровь. Вокруг в каком-то нелепом танце наползали друг на друга тени.

Все это неправильно, подумалось Ивану Даниловичу. Жутко. Смрад горелой плоти подгонял тошноту. Дым заволакивал гараж, мешал дышать. Нужно было выбираться. На свежий воздух. Под дождь.

И только когда Пал Палыч освободил ворота от запоров, Иван Данилович опомнился. Чувство неправильности проснулось в последний раз. Он слышал только удары дождевых капель о крышу, но не характерный шум. Не стелящееся по земле ш-ш-ш… Это понимание пришло в долю секунды. Так же быстро, как в Пал Палыча перебралось паукообразное существо с двери. Так же быстро, как оно протянуло внутри свои ветки и вырвалось сквозь кости, мышцы и одежду. Так же быстро, как живой человек превратился в разорванный на части труп, ожидающий «дозревания».

Не было дождя.

Не было догхантеров.

Не было одной неведомой твари на отшибе города.

Иван Данилович пытался подсчитать количество вползающих в гараж существ. На своих бесконечных ножках они двигались по полу, по стенам, по потолку. Спешили к нему.

Он бросил считать, когда ветки проткнули кожу сзади. Казалось, позвоночник пробирается в глубь тела. Извивается, роет ход. Внутри лопалось и рвалось. Иван Данилович упал на колени и заметил свою тень на стене. Он напоминал динозавра с большим спинным гребнем. Олежка таких очень любил.

Вспомнить название динозавра он не успел. Ветки вошли в мозг, и Иван Данилович умер.

1 ноября 1918 года

Штабс-капитан Петр Беляев не любил убивать. Человек, который прошел две войны и принимал участие в третьей, страдал от этого «недуга». Но выбора у него не было.

Подполковник Барбович, хмурясь, медленно прошел вдоль ряда пленных красноармейцев. Затем вздохнул и приказал офицерам взвести курки винтовок. Среди тех, кто выполнил его приказ, был и Беляев. С неба моросил мерзкий холодный дождик; где-то далеко за станицей гремела канонада, а здесь, у древнего безымянного кургана, одни русские солдаты готовились расстрелять других.

От нервной скуки штабс-капитан принялся всматриваться в лица пленных. Не было ничего страстного и горящего в их глазах – того, что принято называть «жаждой жизни». Тупые и ничего не выражавшие лица. Впрочем, и сам Петр ничего не чувствовал к этим грязным и оборванным русским людям. Он слишком много повидал таких за прошедший год. А до этого – на Великой войне. Но если тогда, в Восточной Пруссии, он командовал ими в бою, то сейчас готовился в них стрелять. Словно бездушная машина, созданная руками умелого инженера, он собирался выполнить эту гадкую и подлую задачу.

Два человека выбивались из серой массы пленных. Они привлекли внимание скучающего штабс-капитана: стояли несколько в стороне от других, будто стараясь отдалиться от товарищей. Один что-то сказал другому, закуривая. Второй нервно засмеялся. Беляев поморщился. «Комиссары… Отбросы. Лучше бы боялись, – подумал он. – Тогда бы человеческое в них проявилось».

Барбович начал говорить. Его речь была наполнена громкими и звонкими словами, от которых еще недавно штабс-капитан Беляев чувствовал дрожь в груди. Теперь эти слова ему приелись и ничего, кроме досады, не вызывали. Он слушал вполуха, а про себя думал: «Скорее бы „Пли!“ Зябко… А у Ефимцева был самогон, кажется».

Мечтая о выпивке, Беляев все не сводил глаз с тех двоих. Тот, что пониже, с лицом, заляпанным грязью, кого-то ему мучительно напоминал. Возможно, они когда-то встречались – там, в прошлой жизни. Впрочем, это уже неважно. Здесь, под Екатеринодаром, все было совсем по-другому. Не так, как раньше…

Тем временем подполковник Барбович закончил речь, откашлялся и объявил, что все желающие искупить позор могут выйти из строя и присягнуть Белому делу. «Зря, – подумал Беляев. – Большевизм сродни сифилису. От него так не вылечиться. Сами сгниют и других заразят». Почти все пленные сделали шаг вперед. Два комиссара и с ними еще несколько красных остались стоять на месте. Петр усмехнулся: ничего удивительного. Амнистия на таких все равно не распространялась. Жаль, что та парочка находится с другого края строя и нельзя будет всадить пулю в того невысокого и наглого.

Раздался зычный голос подъесаула Кременкова:

– Цельсь!

Петр поднял винтовку и прицелился. Спокойно и привычно встретил тупой взгляд чумазого красноармейца, что стоял в строю напротив него. «Прямо в лицо, – подумал штабс-капитан. – В дурной и упрямый лоб. Чтобы не мучился».

– Пли!

Беляев и остальные выстрелили. Тела повалились на землю.

– Вольно!

Некоторые из расстрелянных еще дергались и стонали, однако патронов на них пожалели. Кого-то добили штыками, кого-то – так… сбросили в ров к уже мертвым.

Беляев, скрипя зубами от брезгливости, сапогом перевернул труп застреленного им красного, а затем, охнув от усилия, столкнул его в яму. А пока отряхивался, вдруг подумал о том, каково это – вот так лишиться жизни. Не раз за столько лет, проведенных в окопах под звуками разрывающихся снарядов, он возвращался к этой мысли. Больно ли? Страшно?

– Ну-с, отставить, господин штабс-капитан, – тихо сказал он себе, ища глазами поручика Ефимцева. – Об этом мы еще подумаем. Не сейчас. Не здесь…