Майкл Маршалл - Мы здесь

– Дэвид, ты мог бы мне об этом и сказать.

– Да знаю. Просто боялся облажаться. И… может, с этим как-то связан возврат Меджа в мою жизнь. Он столкнулся со мной ровно в тот день, когда мы очно познакомились с моими издателями. Это ведь не может быть простым совпадением?

– Дэвид, кто такой этот Медж?

– Он был первым, о чем я когда-либо написал. Моей первой большой мечтой. Как бы двойником. Просто, как видно, слишком уж внятно я его изобразил.

На подходе к бару Гользен заметил, что уличная дверь там открыта шире обычного. Вот как… Отчего-то его пронзила мысль, что теперь все пойдет по-иному: что-то сдвинулось, взгромоздилось на ноги. Может, даже, паче чаяния, нынешняя ночь окажется той самой , заветной. А значит, надо следовать знакам, пусть даже и неявным.

«Следовать знакам, пока не появится Джедбург».

За стойкой никого не было, только лампочки за бутылками источали холодный синий свет. Помечаем на манжетах: бизнес течет не в обычном порядке. Обычно в этот час татуированный персонал проверял холодильники с пивом – достаточен ли запас – или звенел, подсчитывая, бутылками с крепким пойлом на высоких полках. Через обширный пустой зал Гользен прошел в кабинет.

Райнхарт со сложенными на груди руками ждал за столом. Гользен сразу же обратил внимание, что беспроводная телефонная трубка не воткнута, как обычно, в аппарат, а раскидана возле стенки на полу в виде шести неравных кусков.

– Что с ней? – удивился он.

– Сломалась.

Райнхарт вел себя так, будто этот казус не имеет к нему никакого отношения, словно бы прибор перестал существовать не от его руки и по его воле, а сугубо по своей вине. Пусть и исподволь (в исполнении Райнхарта его посетитель видел и куда более жестокие номера в отношении своих врагов, как одушевленных, так и неодушевленных), но эта мысль вызвала у Гользена ощущение неуюта. Оно напоминало о мыслях, что иногда просачивались из его мглистого ума зыбучим холодком: нелегкая догадка, что все на свете есть не более чем игра, и чем темнее и кровавей она становится, тем забористей тебя пробирает. И нет в ней ни ответственности, ни вины, ни ущерба, ни правил. И никакого смысла, который принято вкладывать в завесу из слов.

– Кто это был? – поинтересовался Гользен.

– Церковник. Не знаю, как он раздобыл этот номер, но он нынче безумней, чем обычно. Как все равно что, мать твою, свихнулся.

– С час назад что-то случилось в Челси, на улице возле его церкви. Кто-то из его друзей самопроизвольно отбыл. Кое-кто весьма значимый. Очень многих это всколыхнуло. В том числе, получается, и его.

Гользен хотел было пробросить, что Лиззи была очень близка с Меджем, но не стал. Со времени своей позавчерашней с ним встречи Райнхарт о Медже не заговаривал, и его гостя это вполне устраивало.

– Как бы то ни было, церковник прошел точку невозврата. Им надо заняться.

– Он не единственная наша проблема, – заметил Гользен.

– Я понимаю, есть и другие, кто пытается сделать наш бизнес своим.

– А разве ими нам заняться не надо?

– Ими я займусь тоже. Можешь не сомневаться. Но прямой угрозы они не представляют.

Здесь было что-то не так. Впечатление создалось такое, будто Райнхарт активировал в себе какую-то часть. Причем часть довольно скверную.

– Для тебя – может быть. А для нас ? – спросил его гость. – Эти люди знают, кто мы, знают, что мы такое. Они могут предпринять какие-то действия.

– Пускай. Когда надвигается враг, прозорливый стратег не отступает. Он даже не ввязывается в драку без абсолютной на то необходимости. И знаешь почему?

– Почему?

Райнхарт безмятежно улыбнулся:

– В момент своего приближения враг находится в самом уязвимом положении. Он разбалансирован, голова его полна планов и импульсивных позывов, он безоглядно скачет к своей победе… вместо того чтобы смотреть, что делаешь ты. И возникает идеальный момент для броска в том направлении, куда ты и без того уже шел.

Гользен растерянно моргнул, чувствуя, что подловлен, как какой-нибудь тугодум:

– Но… что это за направление?

– Ты не ухватываешь. Вот почему я – это я, а ты – это ты. Ты даже не понимаешь, кто этот самый враг. Вовсе не эта новая парочка, тот верзила с его ведьмачкой-подружкой. Их мы вжик – и готово! Но это не будет концом. Враг, мой друг, сидит, по сути, в каждом . Начинать надо буквально от своей входной двери, но если начнешь, то конца этому уже не будет. Вот с кем мы сражаемся не переставая, и сегодня заканчивается последний отсчет той нашей намеченной сделки. Пресловутый День икс.

– Ты имеешь в виду…

– Да. Сегодня. Сию же минуту.

Гользена прошибло волнение:

– Мы отправляемся в Совершенство?

– Не знаю, кто такие эти «мы», но мы с тобой точно нет.

– Но ты же говорил…

– Я не говорил ничего , – категорично качнул головой Райнхарт. – Ты, видимо, как-то не так слушал, а потому тебе в голову втемяшились вещи, о которых на самом деле ничего не говорилось. Никто никуда не отправляется.

– Мы отправляемся в Совершенство, – упрямо повторил Гользен.

– Совершенство – это не место. Это состояние .

– Как… Колорадо?

– Да нет, болван ты эдакий. Состояние бытия . Ты не можешь что-либо изменить, изменяя то место, где находишься. Ты должен изменить то, чем ты являешься . Но тебе, я вижу, это недоступно. Тебе надо хотя бы разобраться со своими друзьями. Надо было изначально развивать в себе присутствие ума и духа – тогда, глядишь, что-нибудь и вышло бы. А так… Мне жаль.

Уж чего, а жалости на его лице не было и в помине.

– Так что, я не отправляюсь ? – уточнил Гользен.

– Никто не отправляется ровным счетом никуда. Ты хоть когда-нибудь слушаешь ?

– Что ты такое говоришь? Совершенство – это место . Заповедный край.

– Бог ты мой! Ну скажи мне – где, по-твоему, он вообще находится? В Юте? В Техасе? В гребаной Калифорнии? Или ты думал отправиться, подобно каким-нибудь идиотам мормонам, в странствие через пустыню, на поиски долбаной земли обетованной? Так, что ли?

Гользен молча таращился на собеседника. Именно так он себе это и представлял – будущность свою и судьбу, в которые свято уверовал той далекой ночью, годы и годы назад, когда ему представилось некое место, где все они будут существовать – жить – как нормальные люди. Совершенство – именно так окрестил тот край Райнхарт. Гользену это место представилось как Джедбург и в таком виде утвердилось в теснинах его головы. Он считал, что столь же свято в него верует и Райнхарт, но теперь тот плел что-то совсем другое, какую-то околесицу, которую толком и не поймешь…

– Ну так… что же все-таки должно произойти? И когда? – настаивал Гользен.