Майкл Маршалл - Мы здесь

– Получается, у него, кроме вас, никого?

Доун покачала головой.

– В семье он был единственным ребенком, а родители у него вот уж несколько лет как погибли в аварии. Для него это была ужасная трагедия. Авария, кстати сказать, случилась по их вине. Правда, те люди, что ехали во встречной машине, говорили, что вроде как видели кого-то на дороге перед самым столкновением. И что отец Дэвида, резко повернув, чтобы его не сбить, не справился с управлением. Но этого кого-то так и не нашли, а Дэвид всецело уверен, что ДТП произошло по вине отца.

– А где был в это время сам Дэвид?

– Здесь, в городе.

Было видно, как Крис раздумывает. У себя в уме (это я за ней знал) она сейчас видела дверцу – ту, что открывается на вещи, прежде ей неизвестные. Ей сейчас наверняка хотелось разузнать, как далеко готов пойти друг ради своего реального прототипа из страха, что может его потерять, и знает ли вообще реальный человек, что может проделываться от его имени, а затем жить с этим всю свою оставшуюся жизнь.

– Пойдем, – сказал я ей, рывком вставая на ноги. – В жизни всякое случается – и хорошее, и плохое. А что было, то было. И ничего тут уже не поделаешь.

Какой-то парень из бригады медиков закричал нам вслед – мол, куда? – но у них, по счастью, хватало хлопот с Лидией, которая упорно пыталась сесть и костерила их на чем свет стоит, так что мы сумели подобру-поздорову уйти без того, чтобы я «на свежих дрожжах» опять загремел в больницу.

Перед тем как свернуть за угол, я оглянулся на Дэвида и Доун. Они стояли, держась за руки и соприкоснувшись лбами. Он любил ее – это было видно невооруженным глазом, – а она любила его.

Ночь мы с подругой провели в отеле. Переговоры на ресепшене я поручил Кристине, а сам прятался в сторонке, стараясь не вонять древесным дымом. Затем я долго отмокал в душе, и в итоге мы в махровых халатах уселись на балконе и с высоты пятнадцатого этажа смотрели на огни города и слушали шум машин внизу. На тротуарах туда-сюда сновали люди – спешили, прогуливались, стояли в ожидании, жили. Среди них, несомненно, были и реальные – теперь я уж и не решался сказать, кто именно и велика ли здесь разница.

А где-то в городе, живой и невредимый, по-прежнему обитал Райнхарт. Я это чувствовал. Не знаю, верить ли тому, что он и впрямь убил своего друга и через это переродился во что-то обновленное, или же он такой, как они все, и был таким всегда. Может, прав был Джефферс. Райнхарт – просто нечистый дух порока, тень в наших умах, извечно существующая там, где образуется людское скопление, нечто, рожденное из нашего поведения, темных страстей и желаний, от чего он напитывается живительными соками и начинает жить своей обособленной жизнью. Мы пробуем найти слова, чтобы понять эту сущность, ввергнуть ее в узилище, но это вне наших сил и понимания. Остается лишь бороться против всех его проявлений и уповать, что когда-нибудь наш вид одержит верх – тот, что стремится вершить лучшее, а не худшее из того, на что способен.

С утра дискуссии о том, что делать, у нас не возникло. Из отеля мы пешком отправились на Пенн-стейшн и взяли два билета на ближайший поезд дальнего следования. Сидя бок о бок в вагоне уже ожившего, дышащего тягловой силой, готового к отправлению поезда, мы тоже готовились к отправлению – за город, в сельскую местность, туда, где меньше людей, больше простора и легче разобраться, кто ты и кто вокруг тебя. При наличии времени можно будет и вовсе проехать через всю страну, а когда это произойдет, я попробую увидеться с моей бывшей женой и моим мальчиком. Как отца он меня, возможно, воспринимать уже не будет. Для него я навсегда останусь эдаким сторонним «парнем». Но он должен знать, что я его никогда не забывал и не забуду.

На выезде из туннеля, когда в окна хлынул свет, я краем глаза заметил, как на пустое место в шести рядах от нас скользнула девчонка – по виду неформалка.

Кристина тихонько сообщила, что ее зовут Клаксон. Я не стал поворачиваться и пялиться на нее. Надо будет – узнаем друг о друге в пути. А так милости просим – я здесь что, проводник, что ли?

Мы не знали, куда едем. И то, что в попутчиках у нас один из друзей, не вызывало никаких смутных мыслей.

Тем вечером сгорела не только церковь. В новостях сообщалось, что за ночь в разных местах города произошло двенадцать поджогов. Погибло в общей сложности двадцать семь человек, в том числе один в доме на Верхнем Истсайде – девушка по имени Джессика Маркхэм, задохнувшаяся у себя в постели. Ее родители выжили. Возгорание, судя по всему, произошло от зажженного спичечного коробка, подброшенного в почтовый ящик.

Один из свидетелей заявил, что во время пожара видел на улице девочку-подростка в серой фуфайке с капюшоном. Какое-то время она смотрела на пламя пожара, а затем весело побежала в город.

При этом она смеялась.

И вид имела очень живой.

Спустя десять дней, ранним предвечерьем по городу разгуливала женщина. Гуляла она по улицам знакомым и незнакомым, бродила только потому, что больше ничем не могла заняться. В конце концов она пристроилась отдохнуть на лужайке у оконечности скверика с видом на Гудзон. Отсюда до ее дома было всего пятнадцать-двадцать минут ходьбы, но на этом месте она никогда не задерживалась. А потому странно, что ее сейчас сюда завлекло.

Последние несколько дней Кэтрин Уоррен одолевало безотчетное одиночество. Встречи с подругами в Виллидже, блистание на раутах и вечеринках, болтовня с другими родителями возле школьных ворот – все это для нее как-то разом обмелело, потускнело, утратило смысл. Казалось бы, ничего не изменилось ни в сферах ее вращения, ни в друзьях… и вместе с тем что-то произошло. Появилась какая-то нехватка . Неутоленность. Брешь – даром что Кэтрин уже давно перестала сознавать, что ее заполняло.

Ощущение было по меньшей мере странным. И очень непривычным.

Как будто в твоей жизни кого-то не хватает.

Но, видимо, такое порой бывает с каждым. Ты вступаешь во взрослую жизнь, которая, казалось бы, сулит тебе полноту ощущений и свершений на все сто процентов – двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году, – но постепенно смиряешься с тем, что где-то у тебя вечно недобор. Кэтрин понимала это умом, но избавиться от меланхолии все равно не могла. Хотя в силу возраста понимала: это чувство, так или иначе, пройдет. Мир не перестает подкидывать тебе всякие испытания, и рано или поздно ты с ними справляешься, либо на них сверху наслаивается что-нибудь еще. Это все равно что накладывать слоями краску на холст, пока в один прекрасный день не получается законченная картина. Быть может, и не такая, как было замыслено изначально, но уж так оно устроено.