Кристина Старк - Крылья

– С меня хватит, – буркнул Кор. – Я хочу научиться владеть разным оружием. Хочу сбежать из дома, путешествовать. Делать что сам захочу! И хочу узнать, почему Луис разбил Дарио голову из-за Элены.

– Как почему? – ухмыльнулся я. – Ты же сам сказал: из-за Элены.

Кор насмешливо фыркнул:

– Ну, допустим, Дарио ляпнул какую-то гадость о ней, и что дальше? Разбить голову лучшему другу из-за какой-то там… телки? Смысл? В моем классе все такие… странные.

Кор рухнул на свою кровать, раскинув руки в стороны.

– Fra? [16]

– М-м-м?

– Ты веришь в любовь? Веришь, что можно вот так вот взять и разбить голову лучшему другу из-за того, что у тебя какая-то там… любовь? К телке! – уточнил Кор с отвращением в голосе.

– Не верю, – без колебаний ответил я.

– Во-во! Безумие! Ладно если бы Элена пообещала ему, что разрешит потрогать ее сиськи или… что-нибудь поинтересней. Но я наверняка знаю, что не обещала. Дарио, считай, двинул в морду Луису ни за что.

– Инсанья! – зашипел я ястребу, выдергивая палец из ее клюва. Она так и норовила полакомиться моим пальцем. А потом закусить моим носом.

– Вот именно! Инсанья! А я что говорю!

– Salve! [17]– распахнулась дверь, и в комнату влетел раскрасневшийся, взъерошенный Альцедо, мой младший брат. Маленький десятилетний дьяволенок с яркими, как бирюза, глазами. – Соседская девчонка шлепнулась с дерева и потеряла память! Только сейчас узнал! Прикиньте, потеряла память! Как какую-нибудь сумку с барахлом. И теперь ничегошеньки не помнит, а только хлопает глазами направо и налево! Не успокоюсь, пока не пойму, как это работает! – Альцедо стучит пальцем по лбу и заразительно хохочет.

– А я не успокоюсь, пока не пойму, что с Дарио, – ворчит Кор.

– А что с Дарио? – Альцедо вытаскивает ланч-бокс из рюкзака и, чавкая, начинает доедать запревшие бутерброды.

– У Дарио инсанья на всю голову: врезал Луису за девчонку, – объясняю я.

– У меня в классе тоже все немного того, Данте ходит по пятам за Эммануэль, хотя та на него смотрит как на дохлую рыбу. Ржач. Что с Инсаньей? – Альцедо тянется к моему ястребу но, встретившись с опасными желтыми глазами, отдергивает руку.

– Поранила лапу, дуреха. Атаковала лису. Я думал, это кролик, и спустил ее, а оказалась лиса… Чокнутая птица. Не прощу себе, если лапа не срастется…

– Обратишься ко мне, и я пристрелю твою глупую курицу, чтоб не мучилась, – ржет Кор.

– Отвали, а?

Какой же он псих.

Кор часто задавал мне трепку. Он был старше и сильнее, и ему это легко удавалось. Иногда мне казалось, что это его любимое занятие: разозлить меня, вовлечь в драку, наставить синяков, получить синяков в ответ, потом схватить меня в охапку, взъерошить волосы и сказать что-то вроде:

– Ладно-ладно, а теперь принеси мне пирога с кухни, а? Пенгфей там снова что-то шаманит, и, судя по запаху, пальчики оближешь.

– Сходи возьми сам, тупая башка, – ворчу я, стряхивая его ручищи. Кору только пятнадцать, но он уже такой же высокий, как родители, а еще долговязый и неимоверно сильный. Как бы он не начал в скором времени укладывать на лопатки нашего тренера по борьбе…

– Что ты там бормочешь, цыпленок? – ухмыляется Кор и снова заряжает мне апперкот прямо в солнечное сплетение, и у меня перехватывает дыхание.

– Мальчики, – в комнату заглядывает няня. – Ужин уже на столе.

Кор отвлекается всего на долю секунды, но этого мне достаточно, чтобы нырнуть под его руку и хорошенько треснуть его ребром ладони прямо по шее.

– А-а-ы-ы-ы, – слышу я стоны Кора, быстро-быстро перебирая ногами вниз по ступенькам.

Кор мне потом обязательно отомстит, но сейчас на столе утка по-пекински, печеный батат и еще горячий, золотистый багет, завернутый в ярко-красную салфетку. Голод заставляет меня забыть обо всем на свете.

– Брат опять лупит тебя? – спрашивает меня по-китайски Пенгфей, качая головой.

– Я вырасту и верну ему должок, Пенг, – отвечаю я, впиваясь зубами в утиную ножку. – Если он не убьет меня раньше, ха-ха.

Диомедея, моя младшая сестра, которой всего только восемь лет, накладывает себе полную тарелку батата и невозмутимо говорит, тоже по-китайски:

– Если он убьет тебя, я убью его.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь, soror [18], – смеюсь я, целуя ее в кудрявую белокурую макушку.

– Я понимаю, – щебечет она, открывая маленький дерзкий рот. – А вот ты сделал десять ошибок в трех предложениях. Вот, например, хотел сказать «убьет», а сказал «акула», глупый.

Пенгфей хихикает в салфетку. Диомедея сдувает со лба челку и говорит:

– Кстати, что такое «де-суль-то-ры»? Сегодня утром за чаем мама говорила папе это слово и плакала. Кажется, она думает, что придут какие-то десульторы и съедят Кора, Альцедо, тебя и меня. Съедят всех.

Я вспоминаю свое детство с изрядной долей сентиментальности. Все было так… просто. Восхитительная роскошь быть как все , жить как все. Счастье быть обычным человеком. Все закончилось в тот день, когда тело Кора принесли домой. Он собрался в школу, подошел к припаркованной у ворот машине, водитель открыл ему дверь, и тут Кор рухнул наземь, как подкошенный. Я помню, как слуги высыпали на улицу, как охранники звонили родителям, как в особняке появились странные люди в выглаженных черных костюмах, с аккуратно уложенными волосами и оттопыренными от оружия карманами.

Кор лежал на кровати с приоткрытыми глазами. Он дышал ровно, на нем не было ни царапины, было похоже, что он просто уснул. Так что я даже не совсем понимал, к чему такой переполох. Но он не проснулся ни на следующий день, ни через два дня, ни через неделю. Ни три месяца спустя.

Его тело перевезли в реабилитационную клинику в Лозанне, которая принадлежала нашей семье. Я с трудом верил, что человек может дать тебе за завтраком подзатыльник, а уже к ужину не сможет пошевелить и мизинцем. Но не это было самым удивительным. Больше всего меня поразила мать: утонченная, немного сентиментальная, неизменно заботливая, она не проронила ни слезинки, когда ее первенца закинули на каталки, как какой-нибудь мешок с дровами. Более того, она не ездила к Кору в клинику, не сидела у его изголовья, не держала его за руку, как и положено скорбящим матерям. Нет, она была спокойна. Невероятно, неописуемо спокойна. Казалось, она потеряла к Кору всякий интерес с момента начала его «болезни»! Можно было бы подумать, что это просто депрессия, но отец вел себя так же: пофигизм на грани возможного.

Я был едва жив от потрясения. Я точно не хотел оказаться на месте Кора и лежать в больнице в коме, пока родители спокойно обсуждали, например, семейный отдых в Камбодже.

– Ничего, что он там лежит, как овощ? – моргнул я, впервые услышав про поездку в Камбоджу. – Как вы можете планировать это путешествие, когда…