Дэн Симмонс - Друд, или Человек в черном

Диккенс снова рассмеялся, но я остался холоден и равнодушен. В соборе, теперь освещенном, хор протяжно выводил: «Ответьте, пастыри, ответьте мне-е-е…»

– А знаете, Уилки, – сказал Диккенс, по-прежнему пребывавший в прекрасном расположении духа, несмотря на поздний час и крепчающий студеный ветер, который гнал сухие листья по мраморной надгробной плите, несколько часов назад служившей нам обеденным столом, – мне кажется, я знаю имя здешнего регента.

– Да ну? – промолвил я тоном, явственно свидетельствовавшим об отсутствии у меня всякого интереса к данному обстоятельству.

– Да. По-моему, его зовут Джаспер. Джейкоб Джаспер. Нет, Джон Джаспер. Точно. Для своего любимого и любящего племянника – просто Джек.

Диккенс не имел обыкновения вести подобные праздные разговоры, во всяком случае – столь банального содержания.

– Да неужели? – сказал я таким тоном, каким отвечал Кэролайн, когда она тараторила без умолку, отвлекая меня от чтения газеты.

– Вот именно, – подтвердил Диккенс. – А вы знаете тайну мистера Джаспера?

– С чего бы вдруг? – осведомился я с легким раздражением. – Я еще секунду назад не знал даже о существовании вашего регента.

– Да, действительно, – согласился Диккенс, потирая руки. – Тайна мистера Джаспера заключается в том, что он опиоман.

Кровь прихлынула к моему лицу, я невольно выпрямился и расправил плечи. Кажется, я с полминуты не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Опиоман наихудшего пошиба, – продолжал Неподражаемый. – Мистер Джон Джаспер не признает никакого лауданума, никаких опиумных настоек, употребляемых цивилизованными белыми людьми в медицинских целях. О нет! Мистер Джон Джаспер отправляется в наихудшие кварталы Лондона, а потом в наихудшие трущобы наихудших кварталов и находит там наихудший – то есть для него наилучший – опиумный притон.

– Неужели? – с усилием выдавил я.

Я чувствовал, как холодная сырость расползается по моим костям, проникая в самый мозг, сковывая язык.

– И вдобавок ко всему наш регент – убийца, – сказал Диккенс. – Хладнокровный, расчетливый убийца, который даже в своих опиумных грезах замышляет убить человека, его любящего и всецело ему доверяющего.

– Диккенс, – наконец пробормотал я, – о чем вы, собственно, говорите?

Он хлопнул меня по спине, и мы зашагали через кладбище к дороге, где нас уже ждал недавно вернувшийся экипаж.

– Это все выдумка, разумеется, – со смехом сказал он. – Смутный проблеск идеи общего замысла – некий персонаж, некий намек на сюжет. Вы же знаете, как это бывает.

Я с трудом сглотнул.

– Ну конечно. Так, значит, сегодняшний день посвящен именно этому? Вы собираете материал для очередного вашего романа? Который, возможно, планируете опубликовать в «Круглом годе»?

– Не для моего романа! – воскликнул Диккенс. – А для вашего, дорогой Уилки! Для вашего «Змеиного зуба».

– «Змеиного ока», – поправил я. – Или «Ока змея».

Диккенс небрежно махнул рукой – мол, никакой разницы. Я уже едва различал его лицо в сгустившемся мраке. Фонари на карете были зажжены.

– Неважно, – промолвил он. – Главное – сама история. У вас есть ваш замечательный сержант Кафф. Но даже самому лучшему сыщику нужна некая тайна, подлежащая раскрытию, если вы хотите увлечь и заинтересовать своего читателя. Именно с целью подсказать вам идею подобной тайны я и устроил сегодня пикник и встречу с Дредлсом.

– Тайна? – тупо переспросил я. – Я нигде не усмотрел никакой тайны сегодня.

Диккенс широко повел перед собой обеими руками, указывая на темный собор и еще более темное кладбище, полное надгробных памятников и могильных плит.

– Представьте себе отъявленного негодяя, друг мой, хладнокровного и расчетливого, который убивает просто из желания испытать на собственном опыте, что такое убийство. Причем убивает не родственника, как было в деле Роуда, в свое время вызвавшем у нас с вами живой интерес, – нет, он убивает незнакомого или малознакомого человека. Убийство без всякого мотива.

– Но зачем кому бы то ни было идти на такое? – спросил я, ничего не понимая.

– Я же только что объяснил, – ответил Диккенс с легким раздражением. – Чтобы получить опыт убийства! Подумайте только, какая благодатная тема для писателя вроде вас – или меня. Для любого творца художественной прозы, а тем более художественной прозы, полной психологизма, каким славитесь вы, дорогой Уилки.

– Вы говорите о «сцене убийства», задуманной для вашего следующего турне?

– Господи, да нет же! У меня моя бедняжка Нэнси ждет, когда с ней расправится мой законченный негодяй Билл Сайкс. В скором времени, не сейчас. Я уже внес кое-какие исправления в описание этого кровавого, зверского убийства. Я говорю о вашем романе, друг мой.

– Но я собираюсь писать о бриллианте, приносящем несчастья семейству, где…

– Да к черту бриллиант! – выпалил Диккенс. – Он возник всего лишь в качестве предварительного наброска к замыслу. Все, кто из кожи вон лез, чтобы увидеть Кохинор на Всемирной выставке, в конечном счете остались страшно разочарованными. Камень оказался некрасивой желтой окраски – цвета мочи… ничего похожего на бриллиант в нашем представлении. Выбросьте на помойку ваш дрянной камешек, Уилки, и займитесь разработкой нового сюжета!

– Какого сюжета?

Диккенс вздохнул и принялся перечислять основные моменты, загибая пальцы:

– Первое: некто убивает практически незнакомого человека просто с целью получить опыт убийства. Второе: преступник находит идеальный способ избавиться от тела. Вашему сержанту Каффу придется изрядно поломать голову, чтобы догадаться, в чем он заключается!

– О чем мы, собственно, говорим? – спросил я. – В ходе нашего странного пикника и еще более странной экскурсии в обществе пьяного Дредлса я не получил никаких подсказок касательно верного способа избавиться от трупа.

– Очень даже получили! – воскликнул Диккенс. – Для начала у нас имеется негашеная известь. Вы же наверняка не забыли ту яму!

– Мои глаза и нос не забыли.

– И не должны забывать, друг мой! Вы только вообразите, в какой ужас придут читатели, когда вдруг поймут, что ваш убийца – ваш бессмысленный, безжалостный убийца, движимый немотивированной злобой, как Яго, – сжег тело какого-то бедняги в яме с негашеной известью. И от трупа не осталось ничего, кроме нескольких косточек, жемчужных пуговиц и, скажем, часов. Или черепа.

– Но эти-то несколько косточек все же останутся. А также часы и череп, – угрюмо проворчал я. – И сама известковая яма никуда не денется, останется на самом виду, вопиющая улика под носом у сержанта Каффа и полицейских следователей.

– Да ничего подобного! – вскричал Диккенс. – Разве вы не поняли, какой чудесный подарок я преподнес вам в лице Дредлса? Ваш негодяй заручается поддержкой – с дальним умыслом или нет, решать вам – именно такого персонажа, как Дредлс, и тот помогает ему схоронить жалкие останки жертвы именно в таком склепе, какие мы с вами видели – вернее, слышали – нынче вечером. То немногое, что остается от убитого мужчины – или женщины, если вы хотите написать поистине сенсационный роман, друг мой, – упокоится рядом с прахом «стариканов», и таким образом преступник спрячет концы в воду – до той поры, покуда ваш сметливый сержант Кафф не раскроет преступление, разматывая одну за другой путеводные ниточки, вплести которые в сюжет по силам одному только Уилки Коллинзу.