Дэн Симмонс - Друд, или Человек в черном

Я посмотрел на него суровейшим из взглядов сержанта Каффа.

– Уверяю вас, я нисколько не шучу, мистер Рофф.

Тень замешательства пробежала по лицу старика – так тень облака проносится по безотрадному зимнему полю.

– Но как же не шутите, мистер Коллинз? Ежели вы явились по поручению мистера Чарльза Диккенса, как вы утверждаете, тогда вам должно быть известно, что по просьбе самого господина Эдмонда законное опекунство и все права управления финансовыми делами господина Эдмонда в начале января сего года перешли от меня к мистеру Чарльзу Диккенсу. Я решил, что вы здесь именно поэтому, а значит я вправе свободно говорить о делах своего бывшего клиента… Мистер Коллинз, что же вам здесь надобно?

Я едва замечал плотные вереницы экипажей на улицах, когда шел по направлению к Дорсет-Сквер и своему дому. И не замечал приземистого мужчину, нагнавшего меня и зашагавшего рядом в ногу со мной, покуда он не заговорил:

– И чем, по-вашему, вы занимаетесь, мистер Коллинз?

Разумеется, это был чертов инспектор Филд! Чье лицо сейчас казалось краснее обычного, а почему – от студеного ли ветра или от старости и пьянства – я не знал и не желал знать. Под левой подмышкой он зажимал какой-то сверток и левой же рукой придерживал шелковый цилиндр, чтобы его не сорвало ветром.

Я остановился посреди потока людей, точно так же придерживающих головные уборы, но инспектор Филд отнял руку от своего цилиндра, подхватил меня под локоть и повлек за собой, словно одного из бесчисленных бродяг, каких в свое время задерживал в ходе ночных дежурств.

– Мои дела вас не касаются! – заявил я.

Голова у меня все еще шла кругом после открытия, сделанного в конторе старого барристера.

– Меня интересует Друд, – прорычал инспектор. – И он должен интересовать вас! С какой такой стати вы встречались с Диккенсом два дня подряд, а потом помчались обратно в Лондон, чтобы поговорить с восьмидесятилетним адвокатом?

Меня так и подмывало выложить всю правду: «Чарльз Диккенс втерся в доверие к Эдмонду Диккенсону и стал законным опекуном мальчика, прежде чем убил его! Он должен был совершить убийство до сентября, поскольку…» – но я продолжал хранить молчание, сердито глядя на настоящего сыщика. На нас налетали яростные порывы зимнего ветра, и мы оба крепко придерживали цилиндры.

Все это не укладывалось у меня в голове. Прежде я был уверен, что Диккенс убил молодого Диккенсона просто с целью получить опыт убийства, а не по корыстным мотивам. Неужели Диккенсу хотелось завладеть деньгами сироты? Он заработал почти пять тысяч фунтов в ходе своего весеннего турне и наверняка получил огромный аванс в счет будущих доходов от продаж «Собрания сочинений Чарльза Диккенса», к которому в настоящее время писал предисловия.

Но если он убил молодого Диккенсона не из-за денег, зачем ему было становиться опекуном мальчика и навлекать на себя подозрение? Это противоречило лекции самого Диккенса, прочитанной на кладбище Рочестерского собора (и являвшейся, как я теперь понимал, формой косвенного хвастовства после совершенного преступления), – лекции об убийце, выбирающем жертву наугад и ни на миг не попадающем под подозрение за отсутствием у него мотива.

– Итак? – сурово промолвил Филд.

– Что «итак», инспектор? – раздраженно осведомился я.

Благотворное действие утренней дозы лауданума уже давно сошло на нет, и подагрическая боль нещадно крутила суставы, мучительно тянула жилы. Глаза у меня слезились от боли и от крепчающего холодного ветра. Я был совершенно не расположен выслушивать нотации, тем более от какого-то там… отставного полицейского.

– Что за игру вы ведете, мистер Коллинз? Зачем вы отослали моего мальчишку в теплую постель сегодня в предрассветный час? Чем вы с Диккенсом и субъектом по имени Дредлс занимались в подземной часовне Рочестерского собора вчера?

Я решил ответить в духе сержанта Каффа. Старый сыщик ставит на место зарвавшегося коллегу.

– У всех нас есть свои маленькие секреты, инспектор. Даже у тех, кто находится под круглосуточным наблюдением.

Красная физиономия Филда побагровела, превратившись в подобие древней пергаментной карты, испещренной тонкими фиолетовыми прожилками.

– Засуньте себе в задницу ваши «маленькие секреты», мистер Коллинз! Сейчас не время для них!

Я резко остановился посреди тротуара. «Я ни при каких обстоятельствах не позволю разговаривать с собой в таком тоне. Наше сотрудничество закончено». Я стиснул рукоять трости, пытаясь справиться с дрожью, и уже открыл рот, чтобы произнести эти фразы, когда вдруг инспектор протянул мне распечатанный конверт.

– Вот, прочтите, – угрюмо буркнул он.

– Я не желаю… – начал я.

– Прочтите, мистер Коллинз. – Это была не вежливая просьба, а грубый приказ, не допускающий прекословия.

Я вынул из конверта единственный листок плотной бумаги. Почерк был крупный и жирный, словно писали не пером, а кисточкой, но буквы походили скорее на печатные, нежели на прописные. Послание гласило:

Дорогой инспектор!

До сих пор оба мы жертвовали только пешками в нашей увлекательной игре. Теперь начинается эндшпиль. Готовьтесь к неминуемой потере гораздо более важных и ценных фигур.

Ваш преданный противник

– Что это, собственно, значит? – спросил я.

– Ровно то, что написано, – процедил сквозь зубы инспектор Филд.

– И по-вашему, за инициалом «Д.» скрывается Друд?

– Больше некому, – прошипел инспектор.

– «Д.» может означать Диккенс, – беззаботно сказал я, мысленно добавив: «Или Диккенсон, или Дредлс».

– «Д.» означает Друд, – отрезал Филд.

– Откуда такая уверенность? Или этот фантом уже присылал вам прежде подобные записки за своей полной подписью?

– Нет.

– В таком случае послание мог написать кто угодно и…

Как я уже упомянул, под мышкой инспектор держал небольшой парусиновый сверток. Теперь он развернул парусину и вынул какую-то драную, грязную тряпку бурого цвета. Он протянул мне ее со словами:

– Записка была завернута в это.

Брезгливо взяв тряпку – она оказалась не только грязной, но также насквозь пропитанной кровью, явно свежезапекшейся, и вдобавок изрезана на полосы бритвой, – я уже собрался спросить, какое значение может иметь дрянная ветошь, но осекся на полуслове.

Внезапно я узнал окровавленную ткань.

Двенадцать с лишним часов назад я видел эти лохмотья на мальчишке по имени Гузберри.

Почти весь декабрь 1866 года я прожил в доме своей матери близ Танбридж-Уэллса. Я решил задержаться там, чтобы вместе с ней отметить свое сорокатрехлетие восьмого января. Проводить время в обществе любовницы весьма приятно, однако – прошу вас поверить мне на слово, ибо почти все мужчины разделяют мои чувства, но лишь у немногих хватает смелости и честности признаться в этом, – в трудную минуту жизни или в день рождения нет места милее и отраднее материнского дома.