Бентли Литтл - Дом (др. перевод)

А может быть, и то и другое?

Нортон не знал, но, наверное, в конечном счете это не имело значения. Он верил своей жене, она сказала правду, и главным было то, что ее послание дошло до него. Как ни пугала его эта мысль, как бы ни хотелось ему избежать встречи с родными, он должен с ними поговорить. О чем именно, Нортон не знал. Но, вероятно, все выяснится само собой.

Как раз в этот момент впереди послышались голоса. Нортон узнал смех Даррена, визгливый голос Эстель. Он медленно двинулся вперед, вытирая вспотевшие ладони о брюки и лихорадочно соображая, что сказать своим родным.

Впереди из открытой двери в коридор проливался свет, и Нортон, собравшись с духом, шагнул в этот свет.

Теперь вся семья находилась в гостиной: сестры и брат в пижамах сидели на полу, вокруг радиоприемника, мать вязала крючком в кресле перед неразожженным камином, отец устроился в своем кресле поближе к свету, читая книгу. Нортон мысленно увидел головы родных в духовке, почерневшие, обугленные, спекшиеся вместе, и на мгновение закрыл глаза, глубоко дыша, чтобы прогнать эти образы прочь.

Когда он открыл глаза, родные смотрели на него. Мать перестала вязать, отец отложил книгу. Нортон понимал, что это не может происходить в реальности – какие-то считаные минуты назад все находились наверху, в пустой библиотеке, и играли в «Монополию»; они просто не смогли бы так быстро спуститься вниз, переодеться и устроиться в новых позах, – но ощущение было реальным, и он осознал, что даже если физически события отличаются от того, что должно было быть, эмоциональная составляющая реальна. Он перевел взгляд с отца на мать.

– Привет!

– Куда ты запропастился? – проворчал отец. Взяв книгу, он снова углубился в чтение.

– Передают Фиббера Макджи [22] «Фиббер и Молли Макджи» – комедийный радиосериал, выходил в эфир с 1934 по 1959 г. , – сказала мать, кивая на радиоприемник.

Нортон слегка опешил. Он ожидал чего-то… другого. Но родители встретили его, будто он по-прежнему оставался маленьким ребенком, будто это был обычный вечер в кругу семьи, а он просто опоздал к началу своей любимой радиопередачи. Нортон не знал, как ему себя вести, что делать. Должен ли он подыграть, притвориться ребенком и постараться найти свое место в этой уютной семейной сцене? Или же ему следует разбить чары, быть тем, кто он на самом деле, сказать то, что хочет сказать, спросить то, что хочет спросить?

Задумавшись на мгновение, Нортон прошел в гостиную и выключил радио. Брат и сестры недовольно посмотрели на него, но он, не обращая на них внимания, повернулся к родителям.

– Нам нужно поговорить, – сказал он. – Нам нужно поговорить о Донне.

И снова отец отложил книгу в сторону. Мать уронила вязание на колени.

– Она плохая девочка, – сказал Нортон.

Отец молча кивнул.

– Она отвратительная, – подхватила Белла. – Ей нравятся сексуальные игры!

Нортон ждал, что родители цыкнут на сестру, отчитают ее, скажут, что нельзя говорить такие непристойные вещи, но мать и отец даже не поморщились, продолжая пристально смотреть на него.

Нортон сглотнул подступивший к горлу комок.

– Она мерзкая, – сказал он. – И ей действительно нравятся сексуальные игры.

Родители молча переглянулись.

Нортон был пожилым мужчиной; ему было гораздо больше лет, чем суждено было прожить его отцу, и тем не менее он смутился, говоря такое своим родным, словно был десятилетним ребенком. Он почувствовал, как его лицо заливается горячей краской стыда.

– Мне это известно, потому что я с нею этим занимался, – сказал Нортон, стараясь не смотреть родителям в глаза. – Но я… я перестал это делать. Ей это не понравилось. И теперь она собирается… – Он кашлянул. – Она собирается вас убить. Всех пятерых.

– Ей нравятся кровавые игры, – согласилась Белла.

Нортон посмотрел на отца, на мать, на брата, на сестер.

– Неужели вы не понимаете, что я вам говорю? Вам угрожает опасность! Если ничего не предпринять, вы умрете, вам отрежут головы!

– И что, по-твоему, я должен сделать? – невозмутимым тоном спросил отец.

– Не знаю! – Нортон начинал терять терпение. – Выследить девчонку! И убить ее!

– Убить Донну? Твою подружку? Дочь Биллингсона?

Классическим жестом учителя, доводящего свою мысль до непонятливых учеников, Нортон ткнул пальцем в своих родных.

– Донна не дочь Биллингсона, – сказал он. – Они даже не родственники!

Впервые на лицах родителей мелькнуло что-то, похожее на беспокойство.

– Да нет же, она его дочь, – растерянно пробормотала мать.

– Сам Биллингсон вам это когда-либо говорил? Говорил? Вам когда-нибудь доводилось видеть их вдвоем вместе?

– Ну, не приходилось. Но… – Умолкнув, мать задумалась.

Теперь наконец Нортон полностью завладел вниманием отца.

– Откуда тебе это известно?

– Он сам мне сказал. Биллингсон. Перед тем, как исчез.

– Исчез? Он…

– Его нет в живых. Донна его убила или сделала так, что он умер. – Нортон присел на корточки перед отцом. – Тебе известно, что представляет собой Дом. Известно, что он делает. Известно, почему мы здесь…

Отец бросил на мать взгляд, полный ненависти.

– Я же говорил тебе, ни в коем случае…

– Мама мне ничего не говорила. Я сам все узнал. – Нортон посмотрел отцу в глаза. – Это Донна запретила вам говорить мне правду. Она приказала ничего не говорить. Это ведь Донна сказала, что вы ничего не должны нам говорить, правильно?

Отец неохотно кивнул.

– От нее исходит зло!

– Знаю! От всего Дома исходит зло!

– Нет, Дом тут ни при чем.

Все это время Даррен, Белла и Эстель молчали, и Нортон оглянулся на них. Брат и сестры перепугались, однако особого удивления не было, словно сбылись их худшие опасения.

– Ей нравятся кровавые игры, – тихо повторила Белла.

– Да, – устало кивнул отец. – Нравятся.

Все заговорили разом. В первый и единственный раз Нортон, родители, брат и сестра говорили, как говорят семьи в кино и по телевизору – открыто, искренне, – и это принесло облегчение. Нортону казалось, что с его плеч сняли огромную тяжесть; он узнал, что Донна приставала ко всем, предлагала себя отцу и матери, навязывалась в подруги брату и сестрам.

И только он один клюнул на приманку, и хотя остальным было все известно, хотя Донна буквально хвасталась им, они не сказали ему ни слова и даже не говорили об этом между собой. В такой семье, в такое время и в таком месте говорить о подобных вещах было просто не принято. И именно эта замкнутость вкупе со слабостью Нортона, вкупе с его глупостью, воспламенило ситуацию, приведя к неотвратимому концу.

Остается ли такой конец по-прежнему неотвратимым?

Точно сказать Нортон не мог, однако ему казалось, что теперь это уже не так. Ему было хорошо, он чувствовал себя свободным, как никогда прежде ощущал близость своих родных, и хотя, возможно, это было не так, у него сложилось впечатление, что только за счет обсуждения, за счет того, что этот больной вопрос больше не замалчивался, они все вместе изменили ход событий, избежали повторения того, что произошло в предыдущий раз.