Бентли Литтл - Дом (др. перевод)

Так продолжалось несколько часов. Наконец мать зевнула, убрала крючки в корзину, свернула шаль, которую вязала, и сказала:

– Пора укладываться спать. Полагаю, для одного вечера с нас достаточно шокирующих откровений.

Уставшие дети, кивнув, встали и без уговоров разошлись по своим комнатам.

Отец также встал и протянул руку Нортону. Тот ее крепко пожал. Он не мог вспомнить, чтобы когда-либо прежде пожимал отцу руку, и этот жест как ничто другое в жизни помог ему почувствовать себя взрослым.

– Мы обязательно разыщем эту Донну, – заверил его отец. – Все вместе. И тогда решим, как быть.

Нортон кивнул. Он сам смертельно устал. Пожелав родителям спокойной ночи, вышел из гостиной, прошел по коридору к прихожей и стал подниматься по лестнице к себе в комнату. Непривычное ощущение бесконечного пространства, мучившее его прежде, исчезло, и Дом казался приветливым и уютным, не пугающим и чуждым, а… домашним.

У Нортона еще не хватало духа принять душ, но он все-таки вошел в ванную, чтобы вымыть лицо. Из крана потекла густая красная вода, которая, несомненно, должна была показаться ему кровью, однако она пахла как обычная вода и стекала по его рукам, не оставляя пятен. Склонившись над раковиной, Нортон плеснул водой себе в лицо, наслаждаясь ее освежающей прохладой.

Заснул он счастливым.

Марк открыл глаза.

И обнаружил, что сидит на крыльце.

Была ночь. К северу во мраке пустыни подобно маяку светился оранжевый полукруг – огоньки Драй-Ривер. Были и другие огни, обособленные, разбросанные по всей равнине на юг, восток и запад: соседние ранчо. В небе не было луны, но Марк различил в россыпях звезд знакомые созвездия.

На качелях напротив сидели его родители, склонив друг к другу головы, и медленно покачивались взад и вперед. На последней ступеньке крыльца, справа от Марка, сидела Кристина.

Семья собралась вместе.

Неразрешенные вопросы.

Прищурившись, Марк посмотрел на остающееся в тени лицо сестры, но хотя единственным источником освещения был бледный квадрат света, падающего из окна гостиной шагах в десяти в стороне, он отчетливо разглядел Кристину и понял, что здесь она еще ребенок – та самая девочка, которую он знал, – а не та Кристина, которую он недавно встретил.

Сестра что-то сказала – судя по всему, ответила на чей-то вопрос, – и Марк понял, что в самом разгаре разговор, неторопливая беседа в погожий летний вечер, когда каждая мысль тщательно обдумывается, прежде чем быть высказанной вслух, и продолжительные паузы между вопросом и ответом являются скорее правилом, чем исключением. Такие беседы случались часто, когда Марк был маленьким, и именно в эти моменты он ощущал наибольшую близость к родителям. Все дневные заботы оставались позади, до завтра никаких дел больше не было, и только в эти моменты родители полностью расслаблялись, освобожденные от стресса, от груза забот.

Только в эти моменты они не работали на Дом, только в эти моменты им позволялось быть самими собой.

Тогда Марк всего этого не знал, но, вероятно, догадывался. Для него эти семейные вечера на террасе были чем-то священным, полностью обособленным от жизни в Доме, и именно поэтому теперь ему так не хотелось заводить разговор о Биллингсе, о девочке и всем остальном. Он понимал, что должен обо всем поговорить с родителями, но ему не хотелось разбивать общее настроение, и он решил дождаться возможности естественным образом ввернуть эту тему в разговор.

Вечерний воздух был прохладным, дневная жара рассеялась, и сквозь вездесущий запах курятника чувствовался аромат мескитового дерева и широкого спектра ночных цветов пустыни.

Марк слушал, что говорит мама, слушал, что говорит папа, слушал, что говорит Кристина, и ему было так хорошо снова быть здесь вместе с ними… Родители рассказывали о прошлом, строили планы на будущее, и они еще продолжали разговаривать, когда Марк незаметно для себя задремал.

Когда он проснулся, было уже утро.

Его оставили там, где он заснул, в кресле, но кто-то укрыл его одеялом, и он укутался, свернувшись, словно креветка. Солнце было высоко в небе, на дорожке тарахтел двигатель отцовского пикапа, из чего можно было сделать вывод, что время завтрака давно прошло, и Марк задумался, почему его не разбудили и не заставили поесть в определенный час, согласно определенным правилам.

Вчера вечером до разговора о девочке дело так и не дошло. Не говорили также ни о Биллингсе, ни о Доме. Откинув одеяло, Марк потянулся и встал. Все мышцы у него ныли, в шее что-то хрустело. Устало зевнув, Марк подошел к входной двери и вошел в дом. Он ожидал почувствовать запах завтрака, но даже когда он прошел через обеденный зал на кухню, ароматов еды не было. В раковине стояла посуда со вчерашнего вечера.

– Мама! – окликнул Марк. – Кристина!

– Мама уехала в город за продуктами.

Сестра стояла в дверях, и Марку на мгновение показалось, что все это уже когда-то было. Он уже был здесь, стоял на этом самом месте, а Кристина вот так же стояла в дверях и говорила те же самые слова. У него мелькнула мысль, что вся жизнь в Доме составлена из обрывков уже происшедших событий, отредактированных наподобие видеофильма или компьютерной игры.

Но нет. Кристина прошла на кухню, достала из холодильника пакет с хлебом и засунула два куска в тостер. Марк помнил, что ничего подобного в их Доме никогда не случалось; перекусывать чем попало категорически запрещалось, и все трапезы неизменно бывали общими.

Так что это происходило в действительности.

– Папа на улице, – продолжала Кристина. – Кажется, он разгружает корм. Наверное, ты должен ему помочь.

Тупо кивнув, Марк направился к двери кухни, толкнул ее и оказался на крыльце. У него мелькнула было мысль перехватить чего-нибудь съестного, однако есть ему на самом деле не хотелось. Он позавтракал вместе с Дэниелом, Лори, Нортоном и Сторми, после чего, когда Дома разделились, очутился на террасе, где был уже вечер; поспал он немного, так что даже если здесь действительно было утро, по ощущениям его организма только приближалось время обеда. А обед Марк всегда пропускал.

Спустившись с крыльца, он обошел вокруг дома. Жаркий воздух уже был наполнен приглушенным кудахтаньем цыплят, суетящихся в клетках. Четыре курятника, длинных невысоких сарая с железной крышей и некрашеными деревянными стенами, тянулись от Дома вниз по пологому склону.

Отцовский пикап стоял перед вторым курятником, рядом с железным бункером для хранения корма, и Марк направился к нему, непроизвольно ускоряя шаг вниз по склону.

В дверях курятника у отца за спиной он увидел умственно отсталую девочку.

Отец разгружал корм для цыплят, вынимая из кузова пикапа мешки и складывая их на землю у деревянной стены курятника. Всякий раз, когда он оборачивался в ее сторону, девочка пряталась, ныряя в курятник, но как только он повертывался к ней спиной, она появлялась в дверях и задирала грязную рубашку, демонстрируя обнаженное тело и призывно покачивая бедрами.