Константин Образцов - Молот ведьм

Я прохожу по комнате, открываю ящики пыльной тумбы, роюсь в мусоре, и наконец нахожу небольшой обмылок. Поливаю его водой из бутылки, как могу, намыливаю руки в перчатках, беру нож, сажусь у ног старой ведьмы и с отвращением раздвигаю ее колени. Я ощущаю омерзительный запах, с трудом намыливаю толстые, жирные лобковые волосы и начинаю брить. Она картинно выгибается, насколько позволяют связанные руки и ноги, и издает громкие хриплые стоны.

— О, милый, ты решил меня побрить, как хорошо! Да, вот так, так, еще, не останавливайся…А теперь отлижи мне, ты же это любишь!

Я скребу ножом ее дряблую кожу. Волосы прилипают к лезвию. Нож острый, но все же недостаточно, да и руки у меня дрожат, и в итоге сквозь грязную мыльную пену выступает кровь.

— Смотри-ка, что ты наделал! — восклицает она. — У меня кровь течет прямо оттуда… Черт, да я, оказывается, девственница, совсем как эта ваша Мария!

Я кое-как заканчиваю эту отвратительную процедуру. Усилия не пропали даром: на обнажившемся сморщенном лобке, в темных складках вонючей кожи, едва заметно синеет крошечный знак, похожий на татуировку: перевернутый трезубец.

— Ну надо же, нашел! Все, теперь ты доволен? Может, займемся чем поинтереснее?

Я снова выпрямляюсь и говорю:

— В ходе ведения процесса против тебя, Стефания, по обвинению в колдовстве и богопротивной ереси, ты изобличена показаниями свидетеля и знаком сатаны на твоем теле. Но поскольку в своих показаниях ты лжешь и упорствуешь, я объявляю, что ты должна быть пытаема сегодня же и немедленно. Приговор произнесён.

Я беру молоток. Она смотрит на меня в упор и вдруг говорит неожиданно спокойно:

— Послушай, притормози немного. Поигрались, и хватит. Давай-ка договоримся. Как насчет того, чтобы сейчас посадить меня в машину и отвезти обратно, откуда забрал. Тихо и мирно. Что скажешь? А я забуду о том, что здесь произошло. И всем будет хорошо. Звучит неплохо, верно?

Дом дрогнул под особенно сильным порывом ветра. За моей спиной в оконной раме задребезжало стекло, как будто кто-то постучался снаружи, из тьмы. На какое-то мгновение мне показалось, что так и в самом деле будет лучше. Хватит, наигрались в ведьму и инквизитора. Пора и по домам.

Я закрываю глаза, стискиваю под одеждой святыни и мысленно произношу: «Crux sancta sit mihi lux, non draco sit mihi dux, vade retro satana, numquam suade mihi vana, sunt mala quae libas, ipse venena bibas…» [11] «Светит мне пусть Крест Святой, древний змий да сгинет злой, сатана пускай отыдет, суета в меня не внидет, злом меня да не искусит, чашу яда сам да вкусит» (вольный перевод с латыни)

— Давай договоримся, — отвечаю я ей, открыв глаза. — Выдай мне место ваших сборищ, имена своих товарок по шабашу, принеси покаяние — и тогда я, может быть, сохраню тебе жизнь.

Она щурится, а потом молча плюет в мою сторону. Я присаживаюсь на корточки и заношу молоток.

Первый палец я ломаю одним ударом. Она орет, как раненый зверь, и в этом крике нет ничего человеческого. Я бью снова и снова. От ее воплей звенит в ушах, дрожат стекла и кажется, что из темных глубин лесов и болот кто-то отзывается в ответ на ее крики долгим, тоскливым воем. Я раздробил все пальцы на ее левой ступне, измолотил саму стопу так, что она изогнулась, побагровела и распухла вдвое, но так и не услышал ничего, кроме звериных воплей и невероятной брани.

— Выблядок! — орала она, брызгая кровавой слюной. — Петух позорный! Ты еще заплатишь за это! Тебя найдут! Давай, бей еще, бей, мне это нравится!

Я не чувствовал холода, не ощущал времени, только усталость, страх и отчаяние. Когда я принялся за вторую ногу, она обмочилась, потом обделалась, и ерзала по стулу, ставшему скользким от мочи и экскрементов, подскакивая при каждом ударе и издавая только истошные вопли, перемежаемые чудовищными ругательствами и богохульствами. Карга не теряла сознания, и когда я бил, мне казалось, что в ответ я тоже получаю удар. Это было похоже на бой, в котором мне противостояла не голая стареющая женщина, а нечто куда более страшное и древнее, против чего мой молоток был не страшнее, чем игрушечный меч в сравнении с коваными доспехами. Кровь собиралась на грязном полу в густые скользкие лужи, вязкая вонь заполнила комнату, пробираясь в легкие, и я дышал смрадом отвратительных телесных выделений упрямой колдуньи, чувствуя, как будто это она сама пробралась ко мне внутрь.

Взгляд падает на так и не снятое с пальца старой ведьмы кольцо. Возможно, это было ошибкой. Почти не помня себе, я беру пассатижи, зажимаю ее толстый средний палец между режущих кромок и с силой сжимаю рукоятки. Хрустит раздробленная кость. Она орет, долго, хрипло, прерываясь только, чтоб набрать воздуха в грудь. Кровь брызжет, а потом стекает, как вода из засорившегося крана. Палец повисает на лоскуте кожи, и я несколько раз дергаю и кручу его пассатижами, пока не отрываю вовсе. Кольцо падает на пол в кровавую лужу.

Я выпрямляюсь. Руки у меня дрожат.

— Может быть, хватит? — спрашиваю я, но ведьма только смотрит на меня ненавидящим взором и шепчет что-то нечленораздельное. На губах у нее вздуваются пузыри кровавой слюны.

Я вспоминаю слова из «Молота ведьм» о том, что «при пытках ведьм для познания правды приходится прилагать столь же большое или даже ещё большее усердие, как при изгнании бесов из одержимого», и мне в голову приходит новая мысль. Известно, что подобное невероятное упорство вызвано определенного рода одержимостью, и никто иные, как бесы, помогают ведьмам переносить телесные страдания. Тяжело дыша, я откладываю окровавленный молоток, и достаю из кармана пальто сложенный вчетверо лист бумаги. Снова подхожу к ведьме, встаю прямо перед ней и начинаю звучно читать:

— Exorcizo te, immundissime spiritus, omnis incursio adversarii, omne phantasma, omnis legio, in nomine Domini nostri Jesus Christi eradicare, et effugare ab hoc plasmate Dei… [12] Здесь и далее — молитва ритуала экзорцизма на латыни.

Она поднимает голову. Ее лицо перекошено, волосы сальными патлами свисают на глаза.

— Это еще что? — хрипит она и смеется кудахтающим смехом. — Что-то новенькое!

— Ipse tibi imperat, qui te de supernis caelorum in inferiora terrae demergi praecepit . — Продолжаю я. — Ipse tibi imperat, qui mari, ventis, et tempestatibus impersvit…

— Откуда ты это взял, придурок? Из интернета скачал? — смеется она еще громче. — Черт, да ты даже половину слов произносишь неправильно, постыдись!

Я возвышаю голос.

— Christum Dominum vias tuas perdere? Illum metue, qui in Isaac immolatus est, in joseph venumdatus, in sgno occisus, in homine cruci-fixus, deinde inferni triumphator fuit. Sequentes cruces fiant…

Что-то происходит вокруг: я чувствую, что со всех сторон кто-то смотрит, словно и стены, и темные окна, и сумрачный густой воздух уставились на меня выпученными, немигающими глазами. Дверь, подпертая стулом, вздрагивает, будто от порыва ветра, потом начинает стучать о притолоку, все сильнее и сильнее, и мне кажется, что еще немного, и она распахнется, впуская внутрь волны холода и потустороннего мрака. Мелкий снег на полу приходит в движение и извивается белыми змеями. Смех старой карги сменяется каким-то неразборчивым рычащим бормотанием. Я продолжаю читать, прячась за слова, как ребенок прячется под одеяло от ночного кошмара: