Рик Янси - Кровавый остров

– Весьма удивительная «догадка», мистер Аркрайт, – сказал Уортроп, зло глядя на фон Хельрунга. Он явно думал, что его обманули и предали.

– Нисколько не удивительная, – ответил Томас. – Я знаю, что вы были в Монстрарии, – об этом догадаться несложно. Запах витает вокруг вас, как духи с ароматом падали. И я знаю, что вы поехали туда сразу с вокзала – вы все еще в дорожной одежде, что предполагает, что ваше дело – чрезвычайной важности, и ни одной минуты вы терять не могли.

– Пока что все верно, – допустил мой наставник. – Но о таком, как вы сами сказали, догадаться несложно. А что насчет остального?

– Ну, старик был вам нужен не для того, чтобы он вам сам что-то дал; Монстрарий прозвали Форт-Айнсвортом не на ровном месте. Вы, должно быть, что-то привезли – и не лишь бы что, а что-то, что нельзя было оставить в гостинице без присмотра ни на секунду, и слишком большое, чтобы везде носить с собой. Иными словами, нечто очень особенное, столь редкое и ценное, что вы должны были доставить его в надежное место сразу же, без промедления.

Явно заинтригованный, доктор быстро кивнул и наставил на Аркрайта палец жестом, что адресовался мне бесчисленное количество раз – продолжай, продолжай!

– Итак, ваша добыча была чрезвычайно редка, и это оставляет нам для рассуждения лишь горстку монстрологических диковин. А из этой горстки лишь один или два предмета могли бы заставить ученого вашего уровня все бросить и помчаться прямиком в Монстрарий после долгой железнодорожной поездки. Очевидный вариант – гнездовище магнификума, а коль скоро в Новом Свете гнездовищ пока не находили, по всей вероятности, оно прибыло из Европы…

– Ха! – вскричал монстролог, подняв руку. – Основание ваших выкладок пошатнулось, мистер Аркрайт. С чего бы это вам полагать, что мое нечто очень особенное прибыло из Европы, коль скоро единственный подлинный экземпляр «очень особенного» – родом с Лакшадвипских островов в Индийском океане?

– С того, что я слишком хорошо вас знаю – или, вернее сказать, слишком много знаю о вас. Если бы вы знали место происхождения «очень особенного», вас бы не было в Нью-Йорке. Вы отослали бы «очень особенное» доктору фон Хельрунгу для помещения в Комнату с Замком, а сами сели бы на первый корабль в нужном направлении.

– Но почему тогда Англия?

– Признаю: Англия – чистая догадка. Францию я отмел. Французское отделение Общества о нас, янки, никогда особо не думало – в особенности после того несчастного случая прошлой осенью с месье Гравуа, в котором они, как я слышал, винят вас – и совершенно несправедливо, по моему мнению. Немцы никогда не доверили бы гнездовище американцу – даже если это Пеллинор Уортроп. Итальянцы… ну, они итальянцы. Так что Англия была наиболее логичным выбором.

– Невероятно, – пробормотал Уортроп, одобрительно кивнув. – Поистине невероятно, мистер Аркрайт! И удивительно точно по части деталей; не стану вас обманывать, – он обернулся к фон Хельрунгу. – Мои поздравления, мейстер Абрам. Похоже, я упустил кое-что к вашей выгоде.

Австрийский монстролог широко улыбнулся.

– Он напоминает мне другого многообещающего ученика, что был у меня много лет назад. Признаюсь, по своему старческому слабоумию я порой забываюсь и зову Томаса Пеллинором.

– О, надеюсь, что нет! – сказал мой наставник с несвойственным ему смирением. – Не пожелал бы такого никому на свете. Одного Пеллинора достаточно!

Томас так и не ушел, пока мы с доктором не направились в гостиницу; полагаю, будучи под впечатлением, он забыл о своем скромном желании не задерживать великого человека на важном научном пути. Сам же великий человек, казалось, совершенно забыл о своих срочных делах, будучи всецело поглощен беседой, посвященной или его персоне, или единственному предмету, интересовавшему его как часть означенной персоны, сиречь монстрологии.

А уж Аркрайт, казалось, мог преподавать и науку о Уортропе не хуже науки о чудовищах. Он с живостью демонстрировал энциклопедические познания обо всем, что имело к Уортропу какое-либо отношение – о недужном детстве в Новой Англии; о «выброшенных годах» в частной школе в Лондоне; об обучении у фон Хельрунга; о приключениях юности в Амазонии и Конго и о «злосчастной экспедиции на Суматру»; о бесценном вкладе Уортропа в Энциклопедию Чудовищ (более трети статей в ней были написаны Уортропом – единолично либо в соавторстве); его выступления в защиту и продвижение монстрологии в сообществе естественных наук. Монстролог допьяна упивался лестью, пока та не одурманила его окончательно. Впервые за тридцать с лишним лет жизни он встретил кого-то, кто восхищался Пеллинором Уортропом не меньше самого Пеллинора Уортропа.

Атмосфера комнаты сделалась столь густо насыщена Уортропом, что я с трудом дышал. Фон Хельрунг заметил, что мне не по себе, и предложил втихомолку совершить набег на кухню и разграбить буфет. Я с радостью вызвался исполнять приказ, и мы атаковали кладовую, взяв по праву сильного две тарелки сладких булочек и две дымящихся кружки горячего шоколада.

– Он очень умен, – сказал фон Хельрунг, имея в виду Томаса Аркрайта. – Но посмотри в упор на солнце дольше секунды – и ослепнешь. Бывают и исключения, но ты понимаешь, о чем я, Уилл. С Пеллинором та же история.

Я кивнул – медленно, избегая его взгляда. Он сразу понял и продолжил тихо и с большим сочувствием:

– Я знаю – тяжело ему служить. Такие люди, как Пеллинор Уортроп… с ними надо быть всегда начеку, или их великолепие тебя поглотит. Такова, я боюсь, была судьба твоего отца: в присутствии людей, подобных Уортропу, больший пламень поглощает меньший.

– Откуда Томас столько про него знает? – спросил я. За полчаса я от незнакомца узнал о монстрологе больше, чем за два года, что жил с ним бок о бок.

– В основном от меня. А остальное – от всех и каждого, кто только готов поговорить о Уортропе.

– Ну, всего-то он не знает, – сказал я. – Не знал же он, что у доктора уже есть ассистент.

– Да, и это мне показалось странным. Потому что он знал; я сказал ему две недели назад, в нашу первую встречу. Быть может, он забыл.

– Или он врет.

– Разве это мудро, Уилл Генри? Если у нас есть выбор, не следует ли видеть в людях добрые побуждения, а не злые? Возможно, он посчитал это неважным, вот и забыл.

Посчитал неважным! Я оттолкнул тарелку; есть мне что-то расхотелось.

– Нет-нет, ешь, ешь! – сказал фон Хельрунг, пододвигая тарелку обратно. – Ты куда худее, чем положено быть мальчику в десять.

– Мне тринадцать, – напомнил я.

– Тогда ты еще худее. Парнишка, когда растет, как армия, ja? Идет следом за желудком! Надо мне поговорить насчет этого с Пеллинором: не верится мне, чтобы он часто стряпал.