Рик Янси - Кровавый остров

Порой женщина по другую сторону залы слышала его крик, и, каков бы ни был час, вставала с постели, накидывала халат и шла через гостиную – к нему. Сидела с ним: «Ну, ну, тихо. Тс-с. Все хорошо. Это просто сон. Полно. Тс-с», – материнский припев. Она пахла сиренью и розовой водой, и порой мальчик забывался и звал ее мамой. Женщина не поправляла его. «Тихо, тихо. Тс-с. Это просто сон». Порой она пела ему песни, которых он никогда прежде не слышал, на языках, которых он не понимал. Голос ее был прекрасен – пышный бархатный занавес, река, через которую демонам, боящимся проточной воды, было не перейти. Он и не знал, что голос смертного может звучать как ангельский.

– Ничего, что я пою тебе, Уильям?

– Ничего. Мне нравится.

– Когда мне было столько лет, сколько сейчас Лили, самой дерзкой моей мечтой было стать профессиональной оперной певицей.

– И вы пели в опере?

– Нет, никогда.

– Но почему?

– Я вышла за мистера Бейтса.

Я преследовал того, кого утратил: мальчика, которым я был до того, как поселился с монстрологом под одной крышей. Долго – мрачно и долго – я думал, что охочусь на самого монстролога. В конце концов, это же он исчез с лица земли.

Однажды вечером в опере мне показалось, что я увидел его. Миссис Бейтс взяла нас с Лили на «Золото Рейна» Вагнера, премьера которого прошла в Метрополитен-опере месяц назад.

– Ненавижу оперу, – пожаловалась Лили. – Не понимаю, почему мама меня сюда тащит.

Мы сидели в частной ложе над оркестровой ямой, когда мне показалось, что я заметил его в толпе. Я знал, что это он, и не задался вопросом, с чего бы монстрологу посещать оперу – это не имело значения. Доктор вернулся! Я привстал было, но Лили утянула меня обратно в кресло.

– Это доктор Уортроп! – в волнении зашептал я.

– Не глупи, – прошептала она в ответ. – И не называй его имени при маме!

Второй раз мне показалось, что я видел его в Центральном парке, выгуливающим большого датского дога. Когда «доктор» приблизился, я понял, что он на двадцать лет старше и на двадцать фунтов [48]толще, чем следовало.

При каждой встрече с фон Хельрунгом я спрашивал одно и то же:

– Нет вестей от доктора?

И на семнадцатый день он отвечал то же, что и на двадцать седьмой:

– Нет, Уилл. Пока ничего.

На тридцать седьмой день моей ссылки, услышав все то же самое: «Нет… пока ничего», я сказал:

– Что-то не так. Он должен был уже написать.

– Возможно, что-то и в самом деле пошло не так…

– Тогда мы должны что-то сделать, доктор фон Хельрунг!

– Или это может означать, что все в порядке. Если Пеллинор напал на след магнификума, он не станет тратить время и на два слова. Ты у него служил; сам знаешь, что это правда.

Я знал. Когда монстролог был в горячке охоты, ничто не могло отвлечь его от цели. Но я тревожился.

– У вас друзья в Англии, – сказал я. – Разве вы не можете спросить, вдруг они знают, куда он поехал?

– Конечно, могу – и спрошу, если того потребуют обстоятельства, но пока еще не время. Пеллинор никогда мне не простит, если именно это конкретное шило я не утаю в мешке.

Ветреным днем в начале апреля я вновь зашел к нему – попросить об особого рода услуге.

– Я хочу поработать в Монстрарии.

– Ты хочешь поработать в Монстрарии! – старый монстролог насупился. – А что сказала Эмили?

– Неважно, что она сказала. Она мне не опекунша и не мать. Я не нуждаюсь в ее разрешении, чтобы делать что бы то ни было.

– Мой милый маленький Уилл, я подозреваю, что солнце – и то нуждается в ее разрешении, чтобы светить. Отчего это ты желаешь работать в Монстрарии?

– Потому что я устал сидеть в библиотеке. Я столько прочитал, что у меня чувство, будто у меня уже глаза кровоточат.

– Ты читал?

– Вы говорите, как миссис Бейтс. Да, я умею читать, мейстер Абрам. Ну так что? Уверен, профессору Айнсворту не помешала бы помощь.

– Уилл, не думаю, что профессору Айнсворту есть дело до детей.

– Я в курсе. И еще меньше дела ему до меня лично. Вот почему я пришел к вам, доктор фон Хельрунг. Вы председатель Общества, и он обязан вас послушать.

– Послушать да. Послушаться… Это уже совсем другое дело!

Его надежды на успех были невелики, но фон Хельрунг решил подбодрить меня, и вместе мы спустились в подвальный кабинет старика. Встреча прошла хорошо разве что в смысле ее итога; все прочее балансировало на грани катастрофы. В какой-то момент я искренне испугался, что Адольфус проломит фон Хельрунгу голову. «Не нужна мне никакая помощь! Он подорвет мне всю систему! Монстрарий – не место для детей! Он поранится! Он меня поранит!»

Фон Хельрунг был терпелив, ласков и добр. Он улыбался и кивал и выражал самое глубокое уважение и восхищение достижениями смотрителя, лучшим в мире собранием монстрологических реликвий и уникальнейшей в Западном полушарии системой каталогизации экспонатов. На следующем съезде фон Хельрунг намеревался выдвинуть предложение назвать секцию в Монстрарии в его честь – крылом Адольфуса Айнсворта.

Профессора это не смягчило.

– Глупости! Слишком длинно! Надо назвать его Крыло Айнсворта – или, лучше, Собрание Айнсворта!

Фон Хельрунг развел руками, как бы говоря: как пожелаете.

– Я не люблю детей, – заявил смотритель, сердито глядя на меня поверх очков. – И в особенности я не люблю детей, сующих свой нос в темные места! – он наставил на фон Хельрунга крючковатый палец. – Понятия не имею, что не так с этим мальчишкой. Как на него ни взгляну, так он уже с новым монстрологом. Что случилось с Уортропом?

– Он вынужден был уехать по срочному делу.

– Или умер.

Фон Хельрунг быстро моргнул несколько раз, а затем сказал:

– Ну, я не уверен. Я так не думаю.

– Если призадумаетесь, поймете: срочнее дела не бывает, – провозгласил Адольфус куда-то в мою сторону. – И это я о смерти. Бывает, сижу это я здесь и работаю, но как вспомню об этом, так вскочу со стула и подумаю: «Поторопись, Адольфус. Поторопись! Делай же что-нибудь!»

– Не стоит вам беспокоиться о таких вещах, – сказал фон Хельрунг.

– Я что, сказал, что беспокоюсь? Вот еще! Сорок шесть лет, фон Хельрунг, я живу в окружении смерти. И не мертвые меня беспокоят, – затем, сверкая глазами, он обернулся ко мне и рявкнул. – Что ты умеешь?

– Я могу разбирать ваши бумаги…

– Никогда!

– Вести дела…

– Ни за что!

– Писать под диктовку…

– Нечего мне сказать!

– Сортировать почту…

– Решительно нет!

– Ну, – устало сказал я, – я хорошо управляюсь с метлой.

Весна. Цветение прорывается из-под дрогнувшей земли. Небо смеется. Деревья, сконфузившись, обряжаются в зеленую листву, а небеса густо усыпаны звездами. Верни себе время, поют звезды. Верни мечту.

И мальчик ступает по сухой земле, усыпанной обломками камней, напоенной весенним дождем, шагает там, где сходятся две мечты – греза о семенах, что прорастают золотыми деревьями, и сон о коробке, которую он не может открыть.